Герой в преисподней: от мифа к Twin Peaks. Эссе - Дмитрий Николаевич Степанов

формы могильные курганы над пеплом погребальных костров и своеобразные земляные укрепления – свидетельств битв доисторических времен. Таинственное очарование этих мест, их атмосфера, пронизанная воспоминаниями о давно забытых народах, будоражили воображение моего друга, и он проводил много времени в долгих уединенных прогулках и размышлениях среди вересковых пустошей. Древний корнуэльский диалект также завладел его вниманием; помню, как Холмс увлекся идеей, что он сродни халдейскому языку и был во многом заимствован у финикийских торговцев оловом. Он выписал несколько книг по филологии и уже собирался развить это тезис, как вдруг – к моему глубокому сожалению и его нескрываемой радости – в этой стране древних преданий мы столкнулись с проблемой, которая оказалось более значительной, увлекательной и куда более загадочной, чем любая из тех, что заставили нас покинуть Лондон».

Какой бы ни была романтическая любовь Холмса к «отверженным селеньям», он страстно предан лишь одному городу – сакральному месту своих странствий – Лондону. И речь здесь идет не о реальном городе, каким его знал Артур Конан Дойл, а о «страшном мире» Лондона, о котором сами лондонцы узнали из рассказов Конан Дойла. Многие исследователи «холмсиана» убеждены, что в творчестве Конан Дойла отразилась чрезвычайная криминогенная ситуация, которая якобы была характерна для Лондона того времени. В действительности, Лондон Конан Дойла столь же мифопоэтичен, как и Петербург Достоевского. Это призрачные города, «страшные миры», полные чудовищ. Интуитивное восприятие художника позволило Гилберту Честертону уловить эту мифопоэтическую сущность холмсианского Лондона предельно точно: Конан Дойл, по его словам, «окружил своего детектива поэтической атмосферой Лондона. В своем воображении он создал прежде неведомый, призрачный город, каждая аллея, каждый подвал которого таят в себе не меньше опасностей, чем книга про Родерика Ду (герой романа В. Скотта „Дева озер“ – Д. С.) – скал и поросших вереском пустошей».

Вергилий и Данте как далекие предшественники Холмса и Уотсона.

Разумеется, картины Лондона в рассказах и романах Конан Дойла вполне реалистичны, мифопоэтическое проявляется в них скорее бессознательно, помимо воли их автора, пытающегося быть предельно рациональным и в создании образа мира. Однако эта рациональность Конан Дойла не помешала ему воссоздать видения, достойные дантова «Ада»: «Был сентябрьский вечер, около семи часов. С самого утра стояла отвратительная погода. И сейчас огромный город окутывала плотная пелена тумана, то и дело переходящего в дождь. Мрачные, грязного цвета тучи низко нависли над грязными улицами… В бесконечной процессии лиц, проплывающих сквозь узкие коридоры света, – лиц печальных и радостных, угрюмых и веселых, – мне почудилось что-то жуткое, будто двигалась толпа привидений. Как весь род человеческий, они возникали из мрака и снова погружались во мрак. Я человек не впечатлительный, но этот унылый, тягостный вечер и наше странное путешествие подействовали мне на нервы, и мне стало не по себе. Я видел, что и мисс Морстен испытывает то же. Один Холмс, казалось, не замечал ничего. Он держал на коленях открытую записную книжку и время от времени заносил туда какие-то цифры и заметки при свете карманного фонарика».

Восприятие образа Шерлока Холмса британцами имеет свои особенности, отличающие его от восприятия Холмса читателями, не причастными британской культуре. На эти особенности указывал в свое время Хескет Пирсон: «Любой разносчик угля, докер, корчмарь, любая уборщица поймут, что имеется ввиду, когда про кого-то скажут, что он „настоящий Ромео“, „вылитый Шейлок“, „чертов Робинзон Крузо“ или „проклятый Шерлок Холмс“… Причина этого – в том, что каждый из них – символическая фигура, олицетворяющая вечную страсть человеческого характера. Ромео означает любовь, Шейлок – скупость, Крузо – любовь к приключениям, Холмс – спорт. Мало кто из читателей видит в Холмсе спортсмена, но именно это место он занимает в народном воображении; он следопыт, охотник, сочетание ищейки, пойнтера и бульдога, который так же гоняется за людьми, как гончая – за лисой; короче, он сыщик. Он современный Галахад, не разыскивающий больше священный Грааль, а идущий по кровавому следу, фигура из фольклора, но с характерными чертами реальной жизни».

Восприятие Холмса как рыцаря без страха и упрека характерно для всех читателей рассказов Конан Дойла; последний сам дал повод к тому в «Знаке четырех» назвав Холмса и Уотсона двумя странствующими рыцарями, спасающими попавшую в беду девушку («Как в романе, – воскликнула миссис Форрестер. – Принцесса – жертва несправедливости, клад с драгоценностями, чернокожий каннибал, разбойник на деревянной ноге. Это вместо традиционного дракона или какого-нибудь коварного графа. – И два странствующих рыцаря-спасителя, – прибавила мисс Морстен…») Но вот восприятие Холмса как гончего пса, преследующего хищника, характерно в большей мере именно для британцев (так, в лучшей экранизации рассказов Конан Дойла – советском сериале «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» эта метафора отсутствует; здесь сам Холмс с пренебрежительным оттенком говорит о Лестрейде, как о фокстерьере, который необходим для того, чтобы тащить лису из норы). Такое восприятие Холмса заставляет вспомнить о другом сторожевом псе – Псе Кулана, эпическом герое кельтских племен.

Шерлок Холмс. Иллюстрация Сидни Пэджета.

Удивительно, но факт: в образе Шерлока Холмса проявились некоторые мифологические черты кельтского героя. Обусловлено это было, я полагаю, не сознательным желанием Конан Дойла придать своему герою какие-то черты Кухулина, а все тем же бессознательным мифотворчеством. Чувствительный и восприимчивый ирландский мальчик был хорошо знаком с преданиями своих далеких предков. От матери он унаследовал не только страсть к сочинительству, но и любовь к чудесным историям. «Яркие образы историй, которые рассказывала мне мама в раннем детстве, полностью заменили в моей памяти воспоминания о конкретных событиях в моей жизни тех лет», – писал Артур Конан Дойл в своей автобиографии. Впоследствии эти истории и оказали свой – вполне чудесный – вклад в создание образа Шерлока Холмса и его мира.

Подобно Кухулину, чудесным образом преображавшемуся во время схватки, необычайно изменялся и Холмс, напав на след преступника: «Шерлок Холмс весь преображался, когда шел по горячему следу. Люди, знающие бесстрастного мыслителя с Бейкер-стрит, ни за что не узнали бы его в этот момент. Он мрачнел, лицо его покрывалось румянцем, брови вытягивались в две жесткие черные линии, из-под них стальным блеском сверкали глаза. Голова его опускалась, плечи сутулились, губы плотно сжимались, на мускулистой шее вздувались вены. Его ноздри расширялись, как у охотника, захваченного азартом преследования. Он настолько был поглощен стоящей перед ним задачей, что на вопросы, обращенные к нему, или вовсе ничего не отвечал, или нетерпеливо огрызался в ответ».

В неистовстве Холмса угадывается как мотив священного безумия, характерного большинству романтических героев, так и кельтское «бешенство героя», отличавшее Кухулина. Разумеется, это «бешенство» – тем более удивительное, что проявлялось оно у бесстрастного холодного мыслителя, – описывалось Конан Дойлом соответственно его рациональному веку в интерьерах квартиры на Бейкер-стрит: «Знаете, мистер Уотсон, – тут хозяйка перешла на многозначительный шепот, – я боюсь, что он нездоров… Очень он сегодня странный. Как только вы ушли, он стал ходить по комнате туда-сюда, туда-сюда, я слушать и то устала эти бесконечные шаги. Потом он стал разговаривать сам с собой, бормотал что-то. И всякий раз, как брякал звонок, выходил на площадку и спрашивал: „Что там такое, миссис Хадсон?“ А потом пошел к себе и хлопнул дверью, но и оттуда все время слышно, как он ходит. Хоть бы он не заболел. Я предложила ему успокаивающее лекарство, но он так посмотрел на меня, что я не помню, как убралась из его комнаты».

Подобно Кухулину Шерлок Холмс убивает чудовищного пса. Всем известны обстоятельства появления повести «Собака Баскервилей». Дело не в том, какие обстоятельства побудили Конан Дойла к написанию этого сочинения, а в том, почему вообще он обратил внимание на историю о «призрачном» псе. В событиях окружающего его мира автор «Собаки Баскервилей» выделял зачастую именно то,