Герой в преисподней: от мифа к Twin Peaks. Эссе - Дмитрий Николаевич Степанов

Некоторые авторы, впрочем, полагают, что на создание образа Дюпена Эдгара По вдохновил небезызвестный Эжен Франсуа Видок, мошенник и каторжник (получивший прозвище «король риска» и «оборотень»), ставший главой полицейской бригады «Сюрте», а позднее – первым частным сыщиком. Автобиография Видока «Мемуары Видока, шефа полиции Сюрте» пользовались в свое время большим успехом и, по всей видимости, были знакомы Эдгару По. Так, в рассказе «Убийство на улице Морг» Дюпен весьма критически отзывается о Видоке: «У Видока, например, была догадка и упорство, при полном неумении систематически мыслить; самая горячность его поисков подводила его, и он часто попадал впросак. Он так близко вглядывался в свой объект, что это искажало перспективу. Пусть он ясно различал то или другое, зато целое от него ускользало».

Однако дело в том, что сами «Мемуары…» Видока были написаны как классический «комический» роман. Отсюда и небывалый успех книги. Другие криминалисты того времени – как во Франции, так и в Англии, – оставившие после себя свои воспоминания, не знали и сотой доли той славы, которая выпала Эжену Видоку. Как герой своей книги – своей жизни! – Видок – это плут, ставший рыцарем. Его записки полны приключений, характерных для французского «комического» романа с погружением в «страшный мир» Парижа. При этом эффект книги многократно усиливался тем обстоятельством, что в отличие от Франсиона и Жиль Бласа Видок был реальным человеком, а его приключения – реальными перипетиями его жизни.

Огюст Дюпен. Иллюстрация к рассказу «Похищенное письмо».

Дюпен – герой романтический. Он лишен той небывалой активности, которую проявляют в борьбе с превратностями судьбы герои французского «комического» романа. Дюпен – мечтатель и созерцатель. Он ведет уединенный образ жизни. Единственный человек, разделяющий его одиночество, – рассказчик, но рассказчик этот лишен плоти и крови, он нужен По, чтобы рассказать историю Дюпена, не более того; так что Дюпен – классический одинокий герой. Дни он проводит в захудалых библиотеках Парижа. Ночью предается грезам и сочинительству: «Если бы наш образ жизни в этой обители стал известен миру, нас сочли бы маньяками, хоть и безобидными маньяками. Наше уединение было полным. Мы никого не хотели видеть. Я скрыл от друзей свой новый адрес, а Дюпен давно порвал с Парижем, да и Париж не вспоминал о нем. Мы жили только в себе и для себя. Одной из фантастических причуд моего друга – ибо как еще это назвать? – была влюбленность в ночь, в ее особое очарование; и я покорно принял эту странность, как принимал и все другие, самозабвенно придаваясь прихотям друга. Темноликая богиня то и дело покидала нас, и чтобы не лишаться ее милостей, мы прибегали к бутафории: при первом проблеске зари захлопывали тяжелые ставни старого дома и зажигали два-три светильника, которые, курясь благовониями, изливали тусклое, призрачное сияние. В их бледном свете мы предавались грезам, читали, писали, беседовали, пока звон часов не возвещал нам приход истинной Тьмы».

Любовь к ночи Дюпена – это не только и не столько романтическая причуда. Мифопоэтически ночь – инфернальное время, когда выходцы из преисподней посещают мир людей. Но это также время героев, спускающихся в ад, героев, стоящих на страже человеческого мира у края бездны. Так, нисхождение в преисподнюю Данте начинается с наступлением ночи:

День уходил, и неба воздух темный

Земные твари уводил ко сну

От их трудов; лишь я один, бездомный,

Приготовлялся выдержать войну

И с тягостным путем, и с состраданьем,

Которую не ложно вспомяну.

Красноречива ночная образность в «Гамлете» Шекспира:

Теперь как раз тот колдовской час ночи,

Когда гроба зияют и заразой

Ад дышит в мир; сейчас я жаркой крови

Испить бы мог и совершить такое

Что день бы дрогнул.

Инфернальная ночь архаических культур и средневековой литературы («Ночь и уединение привлекают злых духов», – предостерегали простых смертных Отцы Церкви, но это как раз то, что нужно герою) в детективной литературе преобразилась в ночь зловещих преступлений. Расследуя их, детектив идет по следу таинственных злодеев – далеких потомков адских чудовищ и злых духов. Характерно, что первый детективный рассказ – «Убийство на улице Морг» – посвящен преступлению, совершенному чудовищем («Боюсь, что в газетном отчете отсутствует главное, – возразил Дюпен, – то чувство невыразимого ужаса, которым веет от этого происшествия. Но Бог с ним, с этим дурацким листком и его праздными домыслами. Мне думается, загадку объявили неразрешимой как раз на том основании, которое помогает ее решить: я имею в виду то чудовищное, что наблюдается здесь во всем». ) Разумеется, это уже не инфернальный монстр, а вполне рационально описанный огромный орангутанг.

Дюпен не профессиональный сыщик. Раскрытием преступлений он занимается ради развлечения, чтобы проявить свои исключительные аналитические способности (черта самого Эдгара По): «Подобно тому, как атлет гордится своей силой и ловкостью и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так аналитик радуется любой возможности что-то прояснить или распутать. Всякая, хотя бы и нехитрая задача, высекающая искры из его таланта, ему приятна. Он обожает загадки, ребусы и криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая уму заурядному представляется чуть ли не сверхъестественной. Его решения, рожденные существом и душой метода, и в самом деле кажутся чудесами интуиции… В такие минуты я не мог не восхищаться аналитическим дарованием Дюпена, хотя и понимал, что это лишь неотъемлемое следствие ярко выраженной умозрительности его мышления. Да и Дюпену, видимо, нравилось упражнять эти способности, если не блистать ими, и он, не чинясь, признавался мне, сколько радости это ему доставляет. Не раз хвалился он с довольным смешком, что люди в большинстве для него – открытая книга, и тут же приводил ошеломляющие доказательства того, как ясно он читает в моей душе. В подобных случаях мне чудилась в нем какая-то холодность и отрешенность; пустой, ничего не выражающий взгляд его был устремлен куда-то вдаль, а голос, сочный тенор, срывался на фальцет и звучал бы раздраженно, если бы не четкая дикция и спокойный тон… Из сказанного отнюдь не следует, что разговор здесь пойдет о неких чудесах; также не намерен романтизировать своего героя. Описанные черты моего приятеля-француза были только следствием перевозбужденного, а может быть, и больного ума».

Эта романтическая ссылка на болезненность ума, порождающую сверхъестественные способности, весьма характерна. Здесь выражен все тот же мотив священного безумия, который делает героя чуждым миру людей, но и приобщает его надмирному. Надмирность Дюпена рационализирована Эдгаром По – его герой не поэт-провидец, а человек, имеющий славу провидца: «Того простого хода рассуждений, который помог ему раскрыть тайну, он, кроме меня, не сообщил никому – даже префекту, – а потому неудивительно, что непосвященным эта история представлялась истинным чудом, и аналитический талант Шевалье принес ему славу провидца».

Огюст Дюпен. Иллюстрация Байэма Шоу.

Чуждость Дюпена миру людей выражена не только в его одиночестве (он живет ночью, днем он проходит среди людей как тень, закрыв свой отрешенный и мечтательный взгляд зелеными очками), но и в его противостоянии с парижской полицией. Он с пренебрежением выслушивает префекта полиции, иронически комментирует действия полиции, обыграв профессиональных сыскарей, произносит свысока: «С меня довольно того, что я побил противника на его территории». Кто-то полагает, что вражда Дюпена с полицией обусловлена характером предполагаемого прообраза этого героя – Эженом Видоком, который столь же неоднозначно относился к полицейским ищейкам. В действительности, внесистемность Дюпена мифопоэтична. Она в полной мере соответствует отчужденности романтического героя, проистекает