Герой в преисподней: от мифа к Twin Peaks. Эссе - Дмитрий Николаевич Степанов

Диалогизмом вершинной психологии объясняется и то противоречивое отношение к ней, что характерно для психологов различных теоретических направлений. В ней нет некой концептуальной монолитности, свойственной, например, монологичной психологии С. Л. Рубинштейна, создававшейся в одно время с исканиями Выготского. Создателя вершинной психологии несложно уличить в противоречивости высказываний, несостыковках, концептуальной аморфности.

Поэтому, с одной стороны Выготский оценивается как наиболее крупный психолог ХХ века (высказывание Стивена Тулмина, назвавшего Выготского «Моцартом в психологии»), а перспективы его прозрений сравниваются с расшифровкой генетического кода (Бэзил Бернстейн). С другой же стороны его вклад в гуманитарные науки представляется весьма сомнительным («Когда мне говорят о „культурно-исторической теории Выготского“, то я не могу добиться хотя бы краткой формулировки того, в чем эта теория заключается», – подчеркивает Р. М. Фрумкина).

Ранняя смерть не позволила Выготскому создать психологическую теорию в, так сказать, каноническом виде. Он лишь указал нам путь к ней – «Где та тропа, что ведет к вершине?» – вопрошал в свое время Данте, прошедший сквозь бездну преисподней, – и сделал по этому пути первые очень важные шаги. Выготский вполне отдавал себе отчет в незавершенности своих идей. «Делая первый шаг, – писал он, – мы не можем избежать многих серьезных, быть может, ошибок. Но все дело только в том, чтоб первый шаг был сделан в верном направлении. Остальное приложится. Неверное отпадет, недостающие прибавится».

Вместе с тем он прекрасно сознавал и перспективу открывавшегося нового пути. В одном из писем за 1929 г. Выготский отмечал: «Путь-дорога далека… Вы начинаете осознавать огромность пути, открывающегося перед психологией… Это новая страна… мне до сих пор кажется удивительным то, что при данных обстоятельствах и неясности многих очертаний люди, выбирающие только дорогу, встали на этот путь. Чувство огромного удивления пережил я, когда А. Р. (Лурия – Д. С.) в свое время первым стал выходить на эту дорогу, когда А. Н. (Леонтьев – Д. С.) вышел за ним и т. д. Сейчас к удивлению прибавляется радость, что по открытым следам уже не мне одному, не нам троим, а еще пяти людям (Л. И. Божович, А. В. Запорожец, Р. Е. Левина, Н. Г. Морозова, Л. С. Славина – Д. С.) видна большая дорога. Чувство огромности и массивности современной психологической работы (мы живем в эпоху человеческих переворотов в психологии) – мое основное чувство. Но это делает бесконечно ответственным, в высшей степени серьезным, почти трагическим (в лучшем и настоящем, а не жалком значении этого слова) положение тех немногих, кто ведет новую линию в науке (особенно в науке о человеке). Тысячу раз надо испытать себе, проверить, выдержать искус, прежде чем решиться… Это очень трудный и требующий всего человека путь».

Лев Выготский – создавая новую психологию.

Видение Выготским будущего психологии как науки о развитии свободной личности – свободной во всех отношениях – было чуждо руководству нарождающегося советского государства. Сталину нужна была психология влияния, подобная американскому бихевиоризму, способная создать человека новой формации – homo soveticus, но никак не психология развития личности.

Школа Выготского подверглась многочисленным нападкам и, по сути, разгрому. Сам он избежал преследования только потому, что «вовремя умер». Создается впечатление, что Лев Семенович по-гамлетовски спокойно пошел навстречу смерти, чтобы отвести из-под удара своих учеников и семью. Так, Б. В. Зейгарник отмечала: «У Выготского была очень тяжелая жизнь. Он был гениальный человек, создавший советскую психологию. Его не понимали… Если хотите, Выготский фактически убил себя, или, я так бы сказала: он сделал все, чтобы не жить. Он намеренно не лечился». Выготский сознательно пошел на смерть, полагая, что только так он оставит после себя свое Слово – «слово, делающее человека свободным». В этом смысле Выготский – безусловно христологическая фигура. В психологии он – наш Христос.

Работы Выготского находились под запретом, но Слово его продолжило жить в его учениках и в учениках его учеников. Сегодня новое поколение учеников Выготского продолжает идти его дорогой. Кто-то, впрочем, топчется на месте, кто-то ищет обходные пути, но большинство все же продолжает трудное восхождение. И хочется надеяться, что когда-нибудь мы достигнем той вершины, путь к которой нам указал Лев Семенович Выготский.

Карл Маркс: сквозь огонь иди со мной

Он был из ада выпущен на волю

Вещать об ужасах…

Уильям Шекспир «Гамлет».

Его не знаю я, и все же знаю,

Он прячет тайну глубоко в груди…

Карл Маркс «Оуланем».

Характеризуя пламенную творческую деятельность Карла Маркса, его верный оруженосец Фридрих Энгельс акцентировал внимание на том, что доминантой этой деятельности была неистовая революционная (читай – разрушительная) борьба: «Ибо Маркс был прежде всего революционером. Принимать тем или иным способом участие в ниспровержении капиталистического общества и созданных им государственных учреждений, участвовать в деле освобождения современного пролетариата, которому он впервые дал сознание его собственного положения и его потребностей, сознание условий его освобождения – вот что было в действительности его жизненным призванием. Борьба была его стихией».

Этот факт очевиден для всех. Но мало кто знает, чем было обусловлено само это мироборчество Маркса. Что скрывалось за его бесчисленными высказываниями об отчуждении, классовой борьбе и призывами к революционному освобождению? Ответ на этот вопрос невозможно найти в социально-экономических теориях зрелого Маркса – он кроется в поэзии юного Карла. Чудовищная во всех мыслимых аспектах, она интересна своей исповедальностью, обнаженностью нервов. В нестройных предательских строфах и наивно-искренней образности – весь Маркс без остатка, все его душевные порывы, боль и конфликты.

Всю свою сознательную жизнь Маркс был мучим неким бессознательным психическим конфликтом, душевным борением, выразившимся, в частности, в следующих его строках из трагедии «Оуланем»:

Прижму я скоро вечность к сердцу крепко

И ей людское прокричу проклятье.

А вечность! То не вечная ли боль,

Несказанно-таинственная смерть,

Шедевр, что создан на позор нам…

Быть нужно тем, чего миры не знают,

И побеждать их боль и скорбь немую

Гигантской мощью страждущей души…

Когда б всепоглощающую бездну

Вне их нашел – я бросился б в нее,

Мир сокрушая между ней и мной,

Он развалился б от моих проклятий,

Я обнял бы глухое бытие,

Оно в моих погибло бы объятьях

И погрузилось бы навек в ничто;

Исчезнуть и не быть – вот жизнь была бы!

А так – в потоке вечности нестись,

Гимн горя петь творцу, горя стыдом,

С проклятьем гордым в онемевшем сердце?

О сути этого душевного конфликта сейчас можно только догадываться. С уверенностью можно сказать лишь то, что порождаемую им боль Маркс еще в юности пытался выразить в своей поэзии и ранних философских изысканиях. Лихорадочное самопознание Карла, напоминавшее скорбно-безумное поведение Гамлета при дворе датского короля, приводило в отчаяние его отца Генриха Маркса. Озадаченный странными выходками сына он искренне пытался разобраться в них, сокрушенно восклицая в одном из писем Карлу: «Боже правый!!! Несобранность, беспорядочные блуждания по всем отраслям знания, смутные раздумья при свете коптилки, нечесаные волосы, одичание в шлафроке ученого взамен одичания за кружкой пива; угрюмое уединение вкупе с пренебрежением всеми приличиями и даже почтением к отцу. Искусство общения с миром сведено к грязной комнате, где, быть может, среди классического беспорядка любовные письма Женни и благонамеренные отцовские увещевания, возможно написанные со слезами, используются для зажигания трубки, что, впрочем, было бы лучше, чем если бы они из-за еще более безответственной неряшливости попали в руки постороннего. И в этой-то мастерской безрассудной, бесцельной учености должны созреть плоды, которые освежат тебя и тех, кого ты любишь, здесь будет собран урожай, который послужит выполнению священных обязанностей?..

Едва пришли к концу буйства в Бонне, едва погасили твои долги… как нас повергли в замешательство начавшиеся любовные страдания… (Твое письмо) содержало лишь несколько наспех нацарапанных строк и выдержку из дневника, озаглавленную