Герой в преисподней: от мифа к Twin Peaks. Эссе - Дмитрий Николаевич Степанов

Конечно, не стоит идеализировать и поколение Лосева. Ведь и о нем Александр Блок нашел нужным сказать:

Я вижу: ваши девы слепы,

У юношей безогнен взор.

Назад! Во тьму! В глухие склепы!

Вам нужен бич, а не топор!

И скоро я расстанусь с вами,

И вы увидите меня

Вон там, за дымными горами,

Летящим в облаке огня!

Но так было во все времена. Кажущийся парадокс: голосом эпохи всегда становились не массы, составлявшие то или иное поколение, а чуждые толпе одиночки, часто сторонящиеся общих приоритетов, «истин» и даже фраз. Как отмечал сам Блок,

Все, духом сильные, одни.

Толпы нестройной убегают,

Одни на холмах жгут огни,

Завесы мрака разрывают.

Метафора огня в исповедальной лирике Блока весьма характерна. Его поколение действительно было огненным, именно потому, что творцы его времени сжигали себя в душевном пламени, нисколько не заботясь о том, что принесет им такое горение. Алексей Лосев был одним из таких творцов. Арестованный за свое новое Слово и уже брошенный в бездну, он признавался своей жене предельно честно: «Я задыхался от невозможности выразиться и высказаться… Я знал, что это опасно, но желание выразить себя, свою расцветающую индивидуальность для философа и писателя превозмогает всякие соображения об опасности. В те годы я стихийно рос как философ, и трудно было (да и нужно ли?) держать в себя в железных обручах советской цензуры. Этим объясняются и те многочисленные выпады против моих врагов из разных лагерей, которые я допускал в своих книгах… Все это надо понять».

Юный Алексей Лосев.

Внутренний душевный огонь всегда сильнее соображений безопасности, он бросает человека и туда, где его ждет явная гибель. Лосев был готов к смерти, но ему была уготована другая участь – стигийское болото, в топях которого угасал всякий творческий огонь. По признанию философа, «лучше я не могу охарактеризовать свое отношение ко всему этому, как назвавши все это неимоверно скучным и пустым, не страшным и не ужасным, не беспокойным и даже не опасным, а просто только блевотно скучным и пустым. Есть что-то мелкое и бездарное во всех этих угрозах смерти, которые я пережил, во всей этой жесточайшей, но в сущности наивной и пустой изоляции, в этом мареве мертвых душ и безнадежной запутанности мозгов, в бестолковости и азиатчине распоряжений, порядков, „обычаев“ и „устоев“. Все это как-то бездарно, внутренне бессодержательно… И в этом болоте и вертепе не только живешь, но что-то делаешь, куда-то стремишься, имеешь какие-то чувства любви и ненависти, на что-то тратишь свой ум и способности… Было в древней Греции предание о некоей „пещере Трофония“, раз заглянувши в которую человек терял способность смеяться на всю жизнь. Ко мне, вероятно, это неприменимо. Но пещера, в которую я заглянул, все же отняла смех на многие годы».

Душевное пламя Лосева не погасло ни в лагерной трясине, ни в многолетнем академическом забвении, последовавшем за его освобождением. Лосев был боец. «Я – не великомученик, а боец, мне подавай победу, а не посмертное почитание», – говорил он. Лосев был не просто бойцом, бросавшим вызов своим метафизическим противникам и врагам из плоти и крови. Лосев являлся прежде всего борцом с самим собой. Именно такая борьба и порождает внутренний огонь. В одной из своих ранних работ о русской философии он отметил ее характерную черту – «апокалиптическую напряженность». Но сама эта напряженность была обусловлена внутренним душевным напряжением создателей русской философии, их духовной борьбой, подобной борьбе Иакова с Ангелом.

В своей «Диалектике мифа» Алексей Лосев пришел к выводу, что «миф есть в словах данная чудесная личностная история». Личность выражает себя через миф. Посредством мифа может быть понята и сами личность. Таким мифом, через который возможно увидеть внутреннее содержание личности Лосева, может быть назван миф о борьбе Иакова с Богом.

Согласно книге «Бытия»: «И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари;

И увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним.

И сказал: отпусти Меня; ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.

И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков.

И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь.

Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое? И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? И благословил его там.

И нарек Иаков имя месту тому: Пенуэл; ибо, говорил он, я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя.

И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал он на бедро свое.» (Бытие, 32: 24 – 31)

Борьба с Богом за благословение всегда происходит один на Один. Это – самое сокровенное и потаенное. Одиночество – не только необходимое условие такой борьбы, но и ее неизбежное следствие. Божественная хромота не позволяет ходить строем человеку, отмеченному Господом Богом, обрекая его на одиночество. По словам Азы Тахо-Годи, «молодой Лосев, если читать его юношеские дневниковые записки или письма, мучается своим одиночеством, хотя есть хорошие товарищи, милые девушки-гимназистки, любящая сына до самозабвения мать… А вот почему-то снедает юношу мысль об одиночестве. Он на пороге бытия как бы предчувствует свое одиночество на склоне его. Рука об руку с Валентиной Михайловной, своей спутницей в жизненном лесу, что не хуже дантовского, он прошел путь длиною в тридцать два года (со дня венчания в 1922-м по день кончины Валентины Михайловны в 1954-м). Со мной – тридцать четыре (с декабря 1954-го по год его кончины в мае 1988-го). Казалось бы, все время вдвоем. Но ведь он пережил всех своих друзей (хотя их было и мало, но это были настоящие его единомышленники), а молодежь, окружавшая его, была уже из другого мира, для всех он был Учитель, но ни с кем не мог говорить о том глубоко запрятанном и сердечном, о том интимно-духовном и потаенном, чем цвела его душа. Собеседника равного, понимающего с полунамека, с полуслова не было, и даже мне не открывал он свою святая святых, то, что раскрылось мне после его кончины… Так сходились одиночество начала и одиночество конца».

Алексей Федорович Лосев.

Лосев никогда не был православным ортодоксом. Его понимание Бога было ближе всего идеям имяславцев, о чем говорил как сам философ, так и близко знавшие его люди. Так, жена Лосева в своих показаниях комиссарам подчеркивала: «По своим религиозным взглядам Алексей Федорович Лосев и я исповедуем имяславие, которое является наиболее совершенной формой выражения сущности православия.» Богоборческие настроения Лосева в полной мере проявлялись в кризисные периоды его жизни. Он не считал зазорным бросить Богу, скажем, такой упрек: «… душа моя полна дикого протеста и раздражения против высших сил, как бы разум ни говорил, что всякий ропот и бунт против Бога бессмыслен и нелеп. Кто я? Профессор? Советский профессор, которого отвергли сами Советы! Ученый? Никем не признанный и гонимый не меньше шпаны и бандитов! Арестант? Но какая же сволочь имеет право считать меня арестантом, меня, русского философа! Кто я и что я такое?»

Чем была для Лосева диалектика? Сам он называл ее «ритмом самой действительности», «абсолютной ясностью, строгостью и стройностью мысли», «глазами, которыми философия может видеть жизнь». И все же прежде всего диалектика являлась для него духоборчеством, символической борьбой, мифопоэтической борьбой с различного рода мифологическими химерами с целью утверждения Абсолютной мифологии – христианского мировоззрения. На этом духовном поле брани Лосев неизменно «побеждал человеков». Так, он не устрашился бросить вызов пугающим мнимостям советской мифологии, высказавшись предельно откровенно: «С точки зрения коммунистической мифологии не только „призрак ходит по Европе,