Ленинизм и теоретические проблемы языкознания - Федот Петрович Филин

Вне опыта нет языка. Это положение есть частная модификация того общего положения, что не может быть языка вне человека и независимо от человека. Все естественные человеческие языки представляют собой структурно организованную классификацию человеческого опыта, и содержанием деятельности общения с помощью языка в конечном счете всегда является опыт. Это обстоятельство подчеркивает огромное значение человеческого фактора при изучении языков. Теория языка без учета возможностей человеческого понимания и независимо от изучения механизма построения речевых актов, ориентированных на эти возможности, не способна дать достаточно полного представления о действительной природе языка и его «рабочих» возможностях. Но дело не только в ограничительных качествах такого рода изучения языка. Известно, что язык главным образом так изучался и «традиционалистами» и «новаторами», а в последнее время практика подобного рода изолированного изучения языка получила и теоретическое обоснование. И в этом в конце концов ничего дурного нет при том непременном условии, что такое «изоляционистское» исследование следует рассматривать лишь как широко используемый в науке методический прием вычленения отдельных аспектов предмета изучения, не претендующий на заполнение собой всего фронта лингвистических исследований.

Дело совсем в другом. В том, что изучение языка с привлечением человеческого фактора дает возможность не только по-иному взглянуть на известные уже факты, но и открывает для лингвистики новые и чрезвычайно широкие исследовательские перспективы, превращая ее в одну из ключевых наук. Можно вполне согласиться с Н. Хомским, который в своей последней книге, посвященной методологическим проблемам лингвистики, утверждает, что

«…далеко идущее значение изучения языка заключается в том факте, что он делает возможным относительно четкое и ясное формулирование некоторых центральных вопросов психологии и снабжает ее огромным количеством данных» (перевод наш. – В.З.)[471].

Определяя лингвистику как раздел (и притом важнейший) психологии, Н. Хомский при этом уточняет, что

«…основной вклад изучения языка состоит в том, что он способствует пониманию мыслительных процессов, а также их структур, которые они образуют и которыми манипулируют» (перевод наш. – В.З.)[472].

При таких широкомасштабных задачах изучения языка особое значение приобретает вопрос о том, на основе какой теории оно мыслится. Рассмотрению этого вопроса применительно к генеративной лингвистике и будет посвящена настоящая работа. Ее особенность заключается в том, что генеративная лингвистика анализируется в ней с точки зрения отношений языка и опыта (фундаментальная важность которых признается и самой генеративной лингвистикой), и этот анализ осуществляется лишь по одной исторической линии, которая не совсем совпадает с декларируемой на последних своих этапах генеративной лингвистикой, но которая в действительности является определяющей для нее.

2

Главным образом внимание исследователей привлекала характерная для языка неравнозначность структурной организации представленных в них классификаций человеческого опыта, и именно факт этой неравнозначности обычно клался в основу тех выводов, которые при этом делались. Как правило, в этом случае и та и другая категории брались, так сказать, «округленно»: опыт как совокупность знаний, которыми располагает данное общество, а язык как языковая общность, обязательная для всех членов этой общности и не знающая никаких частных дифференциаций. Такой «округленный» подход сохранялся и тогда, когда исследователь манипулировал отдельными фактами языка или опыта.

В соответствии с этим подходом выдвигается тезис, что засвидетельствованный в языке опыт устанавливает границы мыслительной деятельности, а структурная организация, запечатленная в языковой классификации опыта, детерминирует ее направления, образуя, как принято говорить, национальное мировоззрение. Лингвистическая модель мира в этом случае полностью сливается с той внутренней моделью, которая создается в сознании человека в процессе накопления им опыта и которая, по сути дела, и является тем, что именуется сознанием.

Обычно считается, что первоначальное и вместе с тем наиболее полное обоснование этой точки зрения можно найти у В. Гумбольдта[473]. В самом деле, касаясь этой проблемы в своем замечательном труде, В. Гумбольдт пишет:

«…в каждом языке оказывается заложенным свое мировоззрение. Если звук стоит между предметом и человеком, то весь язык в целом находится между человеком и воздействующей на него внутренним и внешним образом природой. Человек окружает себя миром звуков, чтобы воспринять и усвоить мир предметов… Так как восприятие и деятельность человека зависят от его представлений, то его отношение к предметам целиком обусловлено языком. Тем же самым актом, посредством которого он из себя создает язык, человек отдает себя в его власть; каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, из пределов которого можно выйти только в том случае, если вступаешь в другой круг»[474].

К сожалению, этот знаменитый и широко цитируемый пассаж вырывают из контекста всей лингвистической концепции В. Гумбольдта. А он многократно на протяжении всего своего труда повторяет мысль о том, что язык, классифицируя человеческий опыт своеобразным («национальным») для каждого языка образом, представляет в этом отношении открытую систему, что вносит весьма существенные коррективы в концепцию языка как «замкнутого круга». Эта мысль в развернутом виде предстает у него в виде учения об объективизации посредством языка субъективного. Чтобы наиболее лапидарным образом передать сущность этого учения, можно привести следующие строки:

«Посредством субъективной деятельности в мышлении образуется объект. Ни один из видов представлений не образуется только как голое восприятие посредством созерцания существующего предмета. Деятельность чувств должна объединиться с внутренним духовным процессом и лишь эта связь обуславливает возникновение представления, которое, противопоставляясь субъективному моменту, превращается в объект, но посредством нового акта восприятия опять становится субъективным… Таким образом, представление объективизируется, не отрываясь в то же время от субъекта. И все это возможно лишь с помощью языка; без описанного процесса объективизации и возвращения к субъекту, совершающегося посредством языка и тогда, когда мышление происходит молча, невозможно образование понятий, а тем самым и действительного мышления. Даже и не касаясь потребностей общения людей друг с другом, можно утверждать, что язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции человека. Но в действительности язык всегда развивается только в обществе, и человек понимает себя постольку, поскольку опытом установлено, что его слова понятны и другим» (подчеркнуто нами. – В.З.)[475].

Приведенные строки, разумеется, также вырваны из контекста и не дают достаточно полного представления относительно учения В. Гумбольдта об объективизации субъективного и роли в этом процессе языка. Кроме того, используемая в них терминология может показаться непривычной и даже подозрительной. В частности, в них ничего, кроме пересказа известных положений И. Канта, можно было бы и не усмотреть, если бы не введение