Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020 - Коллектив авторов

одиночеством средь нас

она единая одна…

и как прежде кровь цветёт

руки рук как головешки

в быль безногий пулемёт

плоть телесную замешивал

человечится кричмя

в пух земля змеится пешая

оробевшее грешит

сердце в сердце ни души

смерти чёрной окромя

выжав солнце на зрачки

на разрыв слепят планету

деревянных тел клочки

есть бессмертие и нету

пульс вдырявленный разверст

подмерзая от мороза

душу греет эверест —

в ноль запёкшаяся поза

позазоною миры

ничегошеньки законы

лябемольник подло стонет

время времени замри

за и прежде смерти – свет

весть пичугой колобродит

нам бы мёртвым не суметь

умереть свою свободу…

Вера Калмыкова

Стихотворения

Родилась в Москве (1967). Филолог, искусствовед, кандидат филологических наук, член Союза писателей г. Москвы, шеф-редактор электронного журнала «Философические письма. Русско-европейский диалог». Автор исследований по истории литературы и изобразительного искусства. Публикации стихотворений, критических статей, публицистики в журналах «Вопросы литературы», «Дружба народов», «Звезда», «Литературная учёба», «Нева», «Октябрь», «Урал» и др. С 2004 г. начала сотрудничать с Мандельштамовским обществом (более 70 статей в первом издании «Мандельштамовской энциклопедии», 2017; участие в подготовке второго издания). Автор статей в ряде других энциклопедических изданий. Вышли две поэтические книги: «Первый сборник» (Милан, 2004) и «Растревоженный воздух» (Москва, 2010).

«От перемены слагаемых спасла перемена мест…»

От перемены слагаемых спасла перемена мест.

Вместе мы можем больше, чем ожидала сумма.

Нам не дано знать, где завершится квест,

эту историю нам не дано додумать,

дано – дожить.

               Мы пробуем на ходу,

для нашей игры нет правил. Исчёркав себя, исчерпав,

ни ты не пойдёшь, ни я к тебе не приду.

Есть ещё слово «тонуть». Есть ещё слово «меркнуть».

И каждый день, проваливаясь под наст,

ударившись – майна! – ошпаренно рвёмся: вира!

Но если не эта ось, то не будет нас.

А если не будет нас, то не будет мира.

«В сердце моём пребудь – и пребудь вовне…»

В сердце моём пребудь – и пребудь вовне.

Милых вещей обмолвки – глагол времён:

в старый буфет гляжусь, как в своё лицо,

но не своё, а деда, отца. Стоит,

сам себе лар и капище, жертва, бог,

сам себе жизнь, движение, личность, вещь;

мёртвый хозяин приподнимал стекло,

и отпечаток пальца окаменел.

Я научусь, учую, замру, усну —

там никакой пустоты и в помине нет:

жесты, касанья сложены, стопки в ряд,

плотно лежат движения, но без рук:

руки в могилах тлеют, гниют, горят,

шушера, мусор, ленточка, завиток,

честной земли обноски – серая пыль,

лёгкий остаток – домысел, сух как пух.

Что там и где как сладилось, где руда,

и перегной мгновений вносить – куда?

«Только любя, становлюсь настоящей…»

Только любя, становлюсь настоящей.

Только летая, могу ходить по земле.

Раньше уйду. Говори обо мне почаще.

Я подожду тебя в залетейской мгле.

Право на жизнь тебе отдаю. Не сетуй,

Будто тяжёл скованный мною доспех.

Ярко блистает радостный меч рассветный,

Словно статуя, найденная в песке.

Лувр

Королевский дворец распялен скучным каре

против готической церкви в скульптурном уборе.

Прихожанам не время. Рыскает во дворе

единственный голубь, внимателен и проворен.

Дорожка к арке тщательно подметена

и безлюдна. Газон безотрадно зелен.

Чтобы дополнить картину всеобщего сна,

в ложе своём, обленившись, полощется Сена.

Бывало и здесь веселье.

Тогда ещё жил король.

Потолки умножали отзвуки менуэта.

А теперь на одном этаже – изваянья: уже не камень, ещё не боль.

На другом летит, спустившись с небес,

получеловек-полукомета Сасетты.

Вечереет. Арка темна. Пустовато вокруг,

нет бы пустить авто или хотя б карету.

Барон Осман до того не любил лачуг,

что заподозрить впору каприз фортуны – по Фрейду.

Отмотав века – полтора оборота назад —

увидим на месте газона ветвистые улочки, пыль, домишки рабочих.

Запах жареной рыбы. Бельевые верёвки висят.

Мелочные лавчонки лепятся вдоль обочин.

В одной из халуп уважаемый мэтр Ренуар

снимает мерку с клиента. Время идёт к обеду.

В воскресенье маленький Пьер-Огюст отправится на базар

посмотреть, как идёт торговля у гончара-соседа.

А в будни, когда во дворце наступает полуденная тишина

и тянет соснуть – мальчишки галдят под окнами. Ах, хулиганы!

Королева, стесняясь, выглядывает из окна

и кидает оборвышам конфеты и марципаны,

чтоб замолчали гамены, дали покой,

или хотя бы вели себя чуть потише.

Но барон ненавидел лачуги. Теперь над рекой

ни конфет, ни Её величества, ни мальчишек.

«Лента, шурша, отслаивается от рамы…»

Лента, шурша, отслаивается от рамы.

Знак, что пришла пора смены змеиной шкуры.

На месте клумб образуются водоёмы

и в серых сугробах плавают тротуары.

Кровь еле бегает – бледная кровь горожанки.

Кожа также наводит на сходство с рептильим классом.

По утрам жалостливо подрагивают коленки,

а юбки сложили оружье в битве с излишним весом.

Сил никаких. Февраль бесплоден, март безысходен.

Говорят, есть где-то склады небес лазурных.

Пока они скрыты, ряд разнородных виден

Определений, и все, как одно, нецензурны.

«Я знаю – ты. Но я тебя не знаю…»

Я знаю – ты. Но я тебя не знаю

и шаг за шагом робко узнаю.

И чем настойчивей к тебе шагаю,

тем неподвижней и смирней стою.

Внутри себя, как будто сфинкс на взводе,