Ничего особенного - Людмила Лыновская

Вера, оставшись одна, снова стала гладить свой живот: «Ну что ты притаился, сыночек, — говорила она своему ребенку. — Повернись, как надо, ты же у меня умничка».

Утром Вера проснулась и не сразу поняла, где находится. Палата, сияющая своей стерильностью, была чужая и неуютная. Женщина вспомнила о вчерашних событиях, произошедших с ней в детском парке и о том, как Маша отвезла ее в платную клинику, где сама лежала на сохранении. Вера позвала санитарку, чтобы та подала судно, но никто не пришел. Кричать на всю больницу постеснялась. Женщина осторожно спустила ноги с постели, встала и, поддерживая снизу живот, направилась в туалет, который располагался здесь же в палате. Умывшись, она вернулась к себе на кровать. Вера чувствовала себя здесь инородным телом, как будто своим присутствием нарушила чистоту и порядок, царившие вокруг.

Ребенок не шевелился. «Маленький мой, чего ты испугался?» — Вера, ощупывала живот, пытаясь определить, где ножки, а где головка малыша.

Вошел врач. Его лицо было угрюмым, под глазами мешки. «Похоже, ночь выдалась горячей», — подумала Вера.

— Вы зачем встали? — почти зло спросил он, вместо приветствия. Его тонкие губы были сжаты и заворачивались уголками вниз, выказывая еле сдерживаемое раздражение.

Вера, не ожидала такого холодного, если не сказать грубого обращения. «Наверное, сердится из-за того, что я не заплатила». Она поспешила успокоить доктора.

— Я готова сейчас перевести деньги за лечение. Скажите, сколько я Вам должна?

— Разве я говорю Вам про деньги? Я говорю, что не надо было вставать. В Вашем положении это опасно.

— Я звала санитарку. Никто не пришел. Не могла же я мочиться в постель.

— Ах, да! — смягчился врач. — Я забыл, что все заняты на операции.

— Доктор, а как там Мария Викторовна Каримова? Еще не родила? — спросила Вера, улыбнувшись.

— Рожает с трех часов ночи. Тяжелые роды. Ребенок большой.

— С трех часов? — ужаснулась Вера. — А сейчас уже девять утра. Бедненькая!

— Хватит причитать. О себе подумайте. Давайте я осмотрю Вас.

Врач приставил фонендоскоп к животу Веры и стал слушать сердцебиение ребенка. Потом выпрямился и сказал:

— Давайте-ка, обопритесь на меня, пойдем потихоньку в мой кабинет. Хочу посмотреть на УЗИ.

Вера поднялась, испуганно глядя на врача.

— Не волнуйтесь, держите меня под руку, — сказал доктор, и они направились в его кабинет.

Дальше события полетели с бешеной скоростью. Доктор после обследования на УЗИ приказал срочно готовить Веру к операции.

— Будем экстренно кесарить, — сказал он. — Глухие и слабые тона сердца.

— Что это значит? — закричала Вера.

— Вот и посмотрим, — сказал доктор. — Лежите, не вставайте. Сейчас придет медсестра и отвезет Вас на каталке в операционную.

Веру везли в операционный блок. Она с ужасом смотрела, как над ней проносятся лампы дневного света, расположенные на потолке больничного коридора. Следила за ними и считала, чтобы не отпустить мысли на свободу. Боялась, что закричит из-за охватившего ее страха за жизнь ребенка.

Когда Вера очнулась от наркоза, у нее все плыло перед глазами.

— Ребенок! — закричала она. — Что с ребенком?

Расплывчатые белые фигуры маячили возле нее и шевелили губами, как рыбы. Вера ничего не слышала. Она снова закричала, ухватила за подол один из ближайших к ней халатов и стала трясти, что есть мочи:

— Что с ребенком?! Покажите мне сына! — Вера пыталась привстать и увидеть, что за сверток лежит на столе, вокруг которого колдуют белые привидения.

Женщина, вся упакованная так, что видны были только строгие глаза, поднесла к Вере этот сверток. Маленькое багрово-синее личико было сморщенным, как у старичка и …мертвым.

— Ваш сын задохнулся. Асфиксия с аспирацией околоплодными водами.

Вера откинулась назад и потеряла сознание.

Похороны проходили, как в тумане. Вера все время отключалась. Ей подносили ватку с нашатырем. Она ненадолго возвращалась в реальный мир и снова теряла сознание. Татьяна Васильевна поддерживала дочь под локоть, и все время кричала: «Держите, держите! Она сейчас упадет!»

Нонна Павловна осталась с Катей дома, чтобы не травмировать ребенка.

Глеб узнал о несчастье. Приехал на похороны и попытался протиснуться к Вере через толпу, чтобы сказать слова соболезнования. Вера — черная, худая, одетая, как монашка, оглянулась на него тяжелыми глазами, посмотрела, как будто пыталась вспомнить — кто это? И снова погрузилась в свое горе, как в болотную трясину, откуда нет возможности выбраться на свободу.

Вернувшись домой, Вера закрылась в своей комнате и не выходила сутки. Мама и Нонна Павловна не знали, что предпринять. Катя рвалась к маме, стучала маленьким кулачком в дверь. Но Вера не вставала с постели и не открывала даже ей.

Сознание женщины никак не могло продвинуться дальше трагического события. Словно кадры страшного фильма, по замкнутому кругу проплывали картины того ужасного дня. Горе схватило Веру за горло железной рукой. Она не могла ни думать, ни действовать. Ей нужно было выплакать тяжесть, лежащую у нее на душе мертвым грузом, но слезы не шли к ней. Глаза высохли, как два заброшенных в пустыне колодца. Казалось, ничто или никто не может помочь матери, потерявшей ребенка, застывшей в отчаянии на обрыве своей судьбы, не способной даже заплакать, чтобы омыть пылающее сердце спасительными слезами и жить дальше.

Глеб страдал, глядя на Веру, и злился на себя. После того, как они расстались в кафе, он уже на следующий день понял, что опять совершил ошибку.

«Какая разница, от кого этот ребенок? — думал он. — Главное, что это ее ребенок. Да и вообще, какая разница сколько у нее детей и чьи они? Я люблю эту женщину и хочу быть только с ней. Почему же я сразу не сказал Вере о своих чувствах, как мечтал, когда летел из Ростова? Почему я, неисправимый эгоист, не поддержал ее, когда она решилась на усыновление? Когда она, узнав о беременности, не сделала аборт и не отказалась от девочки, а сохранила обоих детей? Как же я не понял сразу, что Вера женщина необычная, способная на поступки, далеко не каждому человеку по плечу. Почему же я не удержал ее, не разделил с ней вместе трудности? Чего же я хотел от любви? Что меня будут любить и обожать? Хотел удовольствий? Плотских наслаждений? Но разве не имел я все это раньше? Сколько угодно! Не доставало мне другого! Просто быть подле нее, смотреть ей в глаза, дышать одним воздухом. Я мог бы иметь это счастье, но оказался не достоин