Сергей Киров. Несбывшаяся надежда вождя - Константин Анатольевич Писаренко
Михаил Попов – жених, затем законный супруг Фрейды Суссер, после замужества ставшей Ниной Ильиничной Поповой. Нетрудно догадаться, чем прежде всего вызвано сближение двух молодых людей. Оба питали нежные чувства к двум подругам, и благодаря Попову Костриков имел возможность чаще видеть Надежду Блюмберг. Об их отношениях в 1905 году мы почти ничего не знаем. Крамольников в воспоминаниях аккуратно назвал её «большим другом Кирова». Но и Киров ей, и она Кирову была больше, чем друг. Однако если у Попова с Суссер все сложилось, то у Кострикова с Блюмберг нет. Надежда Германовна примерно через год осознанно или в сердцах совершит явно опрометчивый шаг, который не лучшим образом отразится на судьбе нескольких человек, в том числе и нашего героя[40].
Ну а пока на дворе 1905 год, и главная цель членов Томского комитета РСДРП – всеобщая стачка железнодорожников Сибири. Во второй половине лета она вот-вот должна осуществиться. 27 июля 1905 года замерли депо и мастерские Читы, 9 августа – Иркутска, 11 августа – Красноярска. Костриков с товарищами немедленно обратился к рабочим станции Тайга с просьбой поддержать движение[41]. Тайга как раз расположена на Транссибе, на перегоне Ново-Николаевск – Красноярск. Ясно, что коллективу станции следовало продолжить почин, чтобы волна забастовки пошла дальше, на Ново-Николаевск, Омск, Курган, Челябинск, и свершилось то, что не получилось в январе, – всеобщая стачка Сибирской железной дороги.
На станцию Тайга отправились лучшие кадры Томского комитета – М.А. Попов, И.В. Писарев и С.М. Костриков. В течение трех месяцев – августа, сентября и октября – они были там частыми гостями. Слесарь депо и помощник машиниста П.А. Носов оставил любопытные воспоминания о трех «студентах»: двоих «в форме технологов» и одном «просто одетом». «Просто одетого» в поношенную кожаную тужурку с шарфом, в сапогах и «шапке барашковой пирожком» звали Сергеем. Его железнодорожники «сразу полюбили, потому что он говорил на простом языке и доходчиво». К нему привязались и слушались лишь его, почему он отлучался в Тайгу нередко в одиночку, без напарников, привозя «марксистскую литературу, листовки, газеты». Прятал Сергей Костриков (рабочие быстро выяснили фамилию «любимца») все «на крыше депо под стропилами». Спрятал так, что обнаружили эту «библиотеку» уже в 1920 году, во время ремонта депо.
По свидетельству Попова, именно в Тайге Киров дебютировал как оратор «перед открытым большим собранием». В ремонтном цеху, на виду сотен рабочих, стоя на «передней площадке паровоза», Костриков пламенно агитировал примкнуть к всеобщей стачке и «образовать боевую дружину». И в итоге завоевал полное доверие. Хотя выступал перед рабочими всего лишь парнишка девятнадцати лет, ребята из мастерских и паровозных бригад прониклись к нему такой симпатией, что с удовольствием приглашали к себе на квартиры переночевать. Костриков рассказывал им о том, что происходит в России и на Дальнем Востоке, о стачках, как недавних, так и прошлых времен, к примеру, о морозовской 1885 года, «разоблачал меньшевистскую платформу».
Особенно зачастил Костриков к тайгинцам в октябре 1905 года. Не убеждать, а помогать с присоединением станции к всероссийской октябрьской стачке, которая до Томска докатилась 13‐го числа. Рабочие опасались, что их заменят штрейкбрехерами со станции Боготол. Сергей тут же поехал туда, поговорил с местными путейцами. Они согласились не откликаться на заманчивые посулы железнодорожной администрации…
Очередной митинг в депо станции Томск 19 октября отправил в Тайгу целую делегацию, дабы «восстановить связь с главной линией и осведомиться о положении дел там». Естественно, Сергей сопровождал её как самый авторитетный эсдек среди тайгинских железнодорожников. На том же маневровом (паровоз и два вагона) группа вернулась в Томск днем или под вечер 20 октября. Причем тот, кто сообразил сойти в Межениновке вместе с Костриковым, избежал встречи с полицией и ареста на станции Томск. А от платформы Межениновка до Новотроицкой площади километра четыре-пять пешком. П.А. Носов, помощник машиниста на том маневровом, вспоминал: «С этим же поездом прибыл с нами Сережа… В этот [день] была совершена гнусная провокация, которой я был лично свидетелем… Эти подлецы организовали поджог здания управления Сибирской дороги… Лично я был очевидцем этой кровавой картины, и никто не вышел живым из этого здания…»[42]
7. Горький урок, пошедший впрок
Погоня революционеров за массовостью обернулась страшной трагедией. Томск – не промышленный центр, а скорее ремесленный и, конечно, торговый. Социал-демократы помимо студентов имели всего две реальные опоры – железнодорожников двух станций в пределах города (Межениновка, позднее переименованная в Томск-I, и Томск, ставшая Томск-II) и печатников семи типографий. Прочие заводики и мастерские (лесопильные, столярные, слесарные или та же спичечная фабрика Евграфа Кухтерина) в силу малочисленности коллективов и практически полной зависимости наемных рабочих от хозяина сознательными сторонниками РСДРП быть никак не могли. Что уж говорить о мелких мастерских, если за революционерами не шли даже томские телефонисты и электрики…
Отсюда и «увлечение» Кострикова с товарищами «снятиями». В июле метод принуждения к «солидарности» вроде бы себя оправдал. Власти забастовку заметили, пойдя на ряд уступок. Естественно, в октябре члены Томского комитета воспользовались прежним опытом с той разницей, что прежде по улицам города ходили, «закрывая» магазины и ремесленные цеха, рабочие типографий, а теперь за дело принялись железнодорожники при содействии гимназистов и студентов. Однако летом все протекало относительно мирно и к тому же быстро закончилось. А в октябре ситуация с каждым днем лишь накалялась, парализуя и органы управления, и привычную жизнь города.
«Сержа», как именовали нашего героя соратники, подобное развитие событий наверняка радовало. Вот он, момент истины! Вот сейчас, наконец, народ поднимется, возьмется за оружие и сметет царский режим! Увы, чаша терпения томского обывателя действительно переполнилась, но виновника всех бед он увидел не в царских сатрапах и вероломной буржуазии, а в тех, кто в течение целой недели силком тянул его в революцию: социалистах и примкнувших к ним студентах с железнодорожниками.
Мещанский Томск восстал, вышел на свою демонстрацию с хоругвями и портретами царя 20 октября. На Новособорной площади у Троицкого собора толпа атаковала отряд из полусотни дружинников-социалистов, посланных думской управой охранять митинг в городском театре купца Королева. Дело в том, что театральные сцена и зал за неделю превратились в томский Гайд-парк, место проведения ежедневных митингов. А городская полиция накануне фактически самоустранилась от исполнения обязанностей, и городской думе пришлось самой наскоро сколотить что-то наподобие милиции. В неё записывались студенты, техническая интеллигенция, делегаты от эсеров и социал-демократов. Большинство в той же форменной одежде, в какой на днях агитаторы заставляли простых смертных бросать работу ради победы революции…
На них-то и напали озлобленные обыватели. Милиционеры ответили выстрелами из револьверов, после чего укрылись в соседнем с театром здании, где обосновалось начальство Сибирской железной
