НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного - Леонид Духовный
Что до конкурсной возни, — ну это как необходимая повинность!.. Тем не менее мы к ней были готовы. Между прочим, самое серьезное испытание — это отнюдь не конкурс, а так называемое предварительное прослушивание. Именно там «прослушиватель» может вообще прервать тебя на полуслове и «лёгким движением руки» перевести из почётного класса участников в тривиальную массу зрительскую...
Я было обрадовался, когда мне сообщили, что «прокуратором» нашей команды будет Борис Вахнюк. Ура, — он ведь бывший киевлянин, значит, — есть шанс! Да радовался я, как оказалось, напрасно. Сам-то я выступать не собирался: надо же было кому-то стать «выводящим» — упорно подвигать «бродячий люд» от костра к сцене! Из всей нашей делегации только у меня был достаточно богатый сценический опыт… Особенно плотно пришлось пообщаться с Сеней Кацем, у которого голос был тихий, кабинетный. К тому же стеснительность и скромный арсенал выразительных средств порой сводили на нет впечатление от его замечательных, очень трогательных песен, всех — от «Чучелёнка» до «Довоенного кино».
Увы, надежда умерла, не успев родиться: прервав первую песню и не дослушав вторую, Вахнюк произнёс сакраментальное: «Спасибо. Следующий». К моей радости, Сеня не очень-то и огорчился. Следующей подошла Нина Ромащенко. Она хорошо играла на гитаре, удачно расставляла акценты в стихах и песнях. Мы очень любили её вариации на «гриновские» темы:
Хлопнем, тётка, по стакану,
Душу сдвинув набекрень.
Джон Манишка без обману
Пьёт за всех, кому пить лень.
О, её оптимистичные мелодии на стихи знаменитых и любимых поэтов!!! Она не стеснялась даже в легендарных песнях менять авторскую музыку на свою. При этом произведение волшебно озарялось, и уже невозможно было вернуться к авторскому варианту. Я до сих пор сбиваюсь на Нинин мажор, когда пою Окуджаву — минорную «Виноградную косточку»! Но, видно, эстетичной натуре Бориса не по душе пришлись не столь песни, сколь роскошные формы конкурсантки, и Вахнюк вежливо отправил и её на «скамейку запасных», к нашему великому огорчению.
Ни пронзительный, ставший уже туристским шлягером, стон Петра Калиты:
Вальсом прощальным кружит ветер по лужам,
Мчится куда-то, вдаль увлекая меня.
Больше никто, слышишь, никто мне не нужен:
Пепел холодный после большого огня.
Ни боевой призывный клич Константина Жураковского:
Будем же петь и пить —
Это великих роль.
Кто это там скрипит?!
Кляп ему, гаду, в рот!
Ни малополиткорректный шансон Валеры Коронина:
Приморили, гады, приморили.
Загубили молодость мою.
Золотые кудри поседели.
Знать, у края пропасти стою.
Ни задушевная лирика Виктора Зайцева. В общем-то, ничто не смогло растопить лёд «судейских вершин».
И, когда я стал забирать тексты песен нашей команды, Борис, нисходя к поверженным, подслащивая горькую пилюлю, как бы между прочим спросил: «А ты почему не поёшь?», я, расстроенный провалом своих ребят, ответил, что не готовился, и у меня не напечатаны тексты. Он настаивал: «Всё равно, пой». Гитару я, как автомат, всегда носил за спиной, «до горы деком». «Взяв её на грудь» нарочито спел пародию на украинские переводы песен Высоцкого из недавно вышедшего в прокат фильма «Вертикаль». Ребята мне подпели. Среагировав на «рідну мову», Вахнюк проснулся, дослушал до конца и, ничего не сказав, удалился со всей свитой в «синодальные покои».
Часа через два «глашатай» на «гербовом щите» вывесил «приговорчик» и порядок его исполнения. Я был раздосадован неудачей команды, как говорится, был не в духе (Духовный — не в духе! Вот Прутков бы возрадовался!) И не пошёл даже взглянуть на Вердикт. А к чему, если, как писал Зощенко, «наших-то не предвидится». Но откуда-то взявшийся посыльный предупредил, что моё выступление — во второй половине, условно второго отделения (концертный марафон длился часов шесть, без права на перекур).
Мне стало ещё более неловко. Объективно я не мог оценить себя сам и получалось, что всех «зарыли», а ко мне снизошли персонально, как к капитану. Не порадовало даже то, что из легитимного парт-проф «союза поэзии и конвоя» города-героя Киева вообще никто не попадал на сцену. Хотя там был классный состав во главе с Димой Кимельфельдом. Но они-то, как говорят на Украине, — «нехай собі», а за что же вы наших-то, «за что ж вы Ваньку-то Морозова»?!
Я пошёл выяснять отношения. С трудом в этом вселенском муравейнике нашёл Бориса Вахнюка. Он, как показалось, даже обрадовался мне и без всякого вступления стал объяснять, почему, с его точки зрения, тот или иной «не соответствовал»...
Тут я должен сделать небольшое «лирическое отступление»… И после той памятной Грушинки мы неоднократно пересекались с Борисом. Даже в каком-то году с ним, с его красивой, умной женой были на одной смене в Барзовке и три недели общались тепло, близко, говоря языком дипломатов, «в неформальной обстановке, без галстуков». Я бы добавил: и без штанов, в одних плавках, на пляже Азовского моря. Мы дружны не были, но уважали мнения визави. Я наслаждался полемикой с ним и его супругой (кажется, она была литературоведом), палитрой их красивой богатой речи, их аргументацией с артистически поданными фрагментами произведений и высказываний поэтов, прозаиков, режиссеров, драматургов, как современных, так и прошлых веков, вплоть до античности. В ход шла литература всех народов мира. В частности, даже цитаты из Шолом-Алейхема и Мойхер-Сворима были не редкостью...
Но это было потом. А тогда, в 76-м, когда я, отстаивая, среди прочих, Семена Каца, сказал, что его песни, кроме других достоинств, честны и искренни, да и вообще Сеня Кац — хороший человек, Вахнюк остановился и незлобно сказал (повторяю слово в слово): «Кац? Человек с такой фамилией хорошим быть не может!». Я переспросил. Он повторил то же самое… Больше ничего подобного я от Вахнюка никогда не слышал… Даже спустя три с лишним десятка лет не могу однозначно истолковать его слова: коль в худшее верить не хочется, то тогда, что же?.. Ни Бориса, ни Сени нет уже с нами. Я не знаю, нужно ли было об этом рассказать... «Стихия устной речи» загадочна...
***
...Но, возвратимся к «барьеру», на тот Грушинский Большак… Уже шёл где-то четвертый час ночи, «когда объявили мой номер». Честно
