Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский
1953
[Архив Горбачев-Фонда]
Все рассказывали, что на первом курсе Горбачев выделялся экзотической в московской среде провинциальностью, носил на груди орден, чем заслужил при упоминании в третьем лице прозвище Комбайнер. Он так и не научился твердо произносить букву «г» и правильно расставлять ударения, хотя можно допустить, что он сохранял этот южнорусский говор (как и впоследствии) сознательно, как часть сформировавшегося образа самородка «от сохи» — при личном общении его акцент проявлялся не так заметно, как в публичных выступлениях.
Надежда Михалева, ставшая крупным ученым-конституционалистом, вспоминает, что Горбачев иногда приходил в университет без носков, потому что у него их не было, что ее мама его подкармливала, когда она приглашала Горбачева в гости, а тот просил брать его с собой в консерваторию и в Третьяковку и объяснять, что думал, создавая свое произведение, тот или иной композитор или художник. Кажется, пока он не встретил на втором курсе свою Раису, Горбачев был не прочь приударить за Михалевой (я тоже еще застал ее живой — яркая была женщина), но в ее глазах он был, конечно, «комбайнер».
Все указывают на усердие в учебе и необыкновенную обучаемость Горбачева — он схватывал все на лету, мгновенно осваивая новый для себя и сложный понятийный аппарат (это будут впоследствии отмечать и эксперты, консультировавшие генсека и президента). Он не увлекался выпивкой и не курил и, хотя в то время был хорош собой и «походил на французского актера», не особенно интересовался девушками (опять же до встречи с Раисой). Предпочитая образование амурам (это выражение было в ходу еще в 70-х), он не был тем не менее и букой — напротив, со всеми дружил, став комсоргом курса, а затем зам. секретаря факультетского комитета комсомола по идеологии, никого не закладывал, на собраниях не обличал, хотя на юрфаке такое поведение было известным способом продвинуться и получить поблажки.
Горбачев быстро понял свои сильные и слабые стороны, включая невежество, которого он взял за правило не стесняться, а видеть в нем даже преимущество: в отличие от столичных снобов, он не тушевался и сразу просил что-то непонятое ему объяснить. К старшим курсам он догнал и перегнал многих однокурсников в плане интеллектуального багажа.
Концепт «Событие». Млынарж
Более подробно, чем учебу, Горбачев вспоминает общежитие на Стромынке в бывших казармах Преображенского полка (я этого общежития уже не застал). Условия там были более чем спартанские: на первом курсе по 22 человек в комнате, где не было ничего, кроме кроватей и общего шкафа, на втором — по 11, на третьем — по 6. Заниматься можно было круглосуточно в библиотеке, где, однако, надо было еще дождаться места.
На Стромынке, где студенты расселялись по факультетам, они не только грызли гранит науки, но, как вспоминает Горбачев, играли в карты и пили водку, к чему многие фронтовики имели большую склонность, а под это дело вели дискуссии, часто довольно рискованные. Горбачев пишет, что в одной из комнат на стене висел плакат со Сталиным, склонившимся над военной картой, но, когда там начинали бражничать (а это могло продолжаться, пока все не падали), плакат переворачивали лицом к стене, и тогда на обратной его стороне обнаруживался самодельный рисунок, изображавший проститутку в нижнем белье. Это происходило еще до разоблачения культа личности, и тут для понимания «времен» надо было знать бывших фронтовиков, любивших бравировать таким озорством.
Зденек Млынарж с однокурсницей Н.М. Римашевской — наверное, он как раз и объясняет ей сейчас про «отсутствие эксплуатации в СССР»
1953
[Архив Горбачев-Фонда]
Ближайшим другом Горбачева стал чешский студент Зденек Млынарж. Вступив в компартию на родине в 1946 году и приехав учиться в Москву из только что ставшей социалистической Чехословакии, Млынарж так же истово верил в коммунизм, как и Горбачев, что не мешало ему замечать варварские, с точки зрения европейца, черты столицы СССР: пьяных и карманников, общежитский хлев, но он объяснял это послевоенной нищетой и последствиям отсталости России при царизме. «Зато здесь нет капиталистической эксплуатации», — говорил он своему другу.
Оба — Млынарж и Горбачев — вспоминают, как были потрясены смертью Сталина. Зденек спросил: «Мишка, что теперь с нами будет?», а Горбачев ответил: «Не знаю». Оба пошли на похороны, но Млынарж прикинулся, что не понимает по-русски, и с помощью этой уловки внедрился в начало очереди, а Горбачеву пришлось отстоять в ней всю ночь, рискуя разделить участь тех, кто в этот день был затоптан в давке (сведения о числе смертей были засекречены, но, по разным оценкам, погибло от 100 до 400 человек). Его поразило «окаменевшее лицо… Ищу на нем следы величия, но что-то мешает, рождает смешанные чувства» («Жизнь и реформы»). Перекликается с впечатлением трехлетнего Миши при виде «лягушек белыми брюшками вверх», не правда ли?
Однажды приятели пошли в кино на выпущенную в 1950 году музыкальную комедию Ивана Пырьева «Кубанские казаки» — своего рода советскую версию «Ромео и Джульетты» о социалистическом соревновании двух колхозов, осложненном вспыхнувшей любовью между двумя передовиками производства. В темноте зала Горбачев на ухо пояснял Млынаржу: «Вранье! Если бы председатель не понукал и не подгонял, никто бы вообще не работал…» И по поводу покупки героиней шляпки в сельском магазине: «Чистая пропаганда, ничего там не купишь» (цитируется по книге Таубмана, нашедшего это где-то по-английски, а на русском воспоминания Млынаржа, к сожалению, не изданы).
На прощанье Млынарж подарил своему другу дипломную работу и фотографию с многозначительной надписью: «Мишке, хорошему другу, на память о том, что мы юристы широкого профиля». Переписка между университетскими товарищами продолжалась и после окончания юрфака, а в 1967 году в Ставрополе состоялась довольно рискованная для тогдашнего партработника среднего звена Горбачева встреча с одним из будущих лидеров «Пражской весны» 1968 года Млынаржем. Но к этому мы вернемся в главе о Ставрополье, а сейчас эта линия завела бы нас слишком далеко.
Пока же мы введем в наше повествование концепт «Событие» (с большой буквы). Без него невозможен никакой взгляд на историю, но в философии Событие оказалось проблемой лишь в ХХ веке, когда, прежде всего под влиянием достижений в точных науках, стало понятно, что не все, что происходит с «материей», можно объяснить в категориях причинности: на уровне макро- и микромиров, не говоря уже о сознании, привычная нам причинность, по-видимому, отсутствует.
Вслед за этим категория «случайность» стала расщепляться на рандомность («бросок костей» — метафора
