Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
Впрочем, со временем «Большой Ефим» научился себя сдерживать, используя крепкое словцо «ситуативно», когда по-другому не доходило, а также соображаясь с местом и составом аудитории. А поскольку речь его всегда была ярка, образна и доходчива, то и промелькнувшее «словцо» ложилось в контекст органично. Мог Славский по случаю выдать экспромт, который потом пересказывали в курилках. Так, на одном из совещаний в ЦК, где руководителей «оборонки» критиковали за то, что они ничего не производят на экспорт, вдруг поднялся Славский и изрек: «Простите, но у нас вся основная продукция на экспорт». Раздался смех и аплодисменты.
В другом случае, возражая на одном из совещаний против немедленного, не обдуманного прежде со всех сторон испытания новых ядерных зарядов, которое «толкали» особо горячие ученые головы, Ефим Павлович «окоротил» их в своем фирменном стиле: «Теоретики придумывают новые изделия на испытаниях, сидя в туалете, и предлагают их испытывать, даже не успев застегнуть штаны…»
Дадим вновь слово Борису Бондаренко: «Осталось в памяти от многих личных бесед то, что он любил перемежать свою речь или, вернее сказать, сдабривать ее «острыми приправами» – анекдотами к месту и теме разговора, иной раз направляя острие удара в сторону академиков и других генеральских чинов, невзирая на лица. И это публично при всех членах НТС-2 и при всех приглашенных. Но умел он это подать не в грубой, а в деликатной форме, так что получалось, хотя и очень остро и в адрес, но удобоваримо, почти культурно».
Да, за свою долгую жизнь он порой обижал людей, был нетактичен, как это понимали люди другого воспитания и другой судьбы. Мог, например, увидев на пляже пузатого коллегу, огорошить его вопросом: «Ты чего так разжирел?» Знавшие его получше на это не обижались. А он сам, если чувствовал, что обидел зря, всегда старался при случае «загладить» обиду – как умел. «Я лично от Славского не слышал ни одного матерного слова, – признается Лев Рябев. – Говорят, что он употреблял. Но я так скажу: его мат не был никогда направлен на личное унижение человека. В отличие, например, от Ивана Дмитриевича Сербина – завотделом оборонной промышленности ЦК КПСС, у Ефима Павловича никогда не было хамского отношения к людям, даже если они провинились. Он мог погорячиться, а потом сказать примирительно: «Ну ты что обиделся, что ли?» Он был цельный человек, без «двойного дна».
Б.Е. Патон, Е.П. Славский, А.П. Александров, А.М. Петросьянц, А.А. Бочвар, В.А. Левша, Ф.А. Логиновский и другие в Доме-музее И.В. Курчатова. 12 февраля 1973 г.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Славского никому, наверное, не пришло бы в голову назвать «добрячком». Но он по своей внутренней сути не был ни злым, ни злопамятным. Цельность и простота сочетались в его душе с глубоким внутренним сочувствием к коллегам, особенно когда им плохо. Многие ветераны Минсредмаша знали, к примеру, что между Славским и Музруковым «пробежала кошка» еще со времен строительства «Сороковки» под Кыштымом. Но гнобить бывшего начальника, когда он стал твоим подчиненным? Такого у Ефима Павловича никогда не было.
Лев Дмитриевич Рябев описывает в этой связи случай, когда Славский вместе с Устиновым в 1973‐м приехал проинспектировать Арзамас-16 незадолго до ухода на пенсию сильно болевшего Бориса Глебовича Музрукова, остававшегося еще директором ядерного центра: «Ефим Павлович как лось носился по всем дорогам объекта, – никаких обедов, пока все не осмотрит: чай с пирожками на ходу и дальше. А Борис Глебович Музруков тяжело болел и физически не поспевал за стремительным Славским. Ефим Павлович, увидев его в таком состоянии, несмотря на их напряженные отношения еще с Челябинска-40, резко сбавил темп и вдруг начал говорить о Музрукове очень теплые слова, явно стараясь ободрить и поддержать его. Хотя до этого они много лет фактически не общались, кроме официоза».
Это глубоко человечное, не по «протоколу», а изнутри идущее сочувствие вместе с тягой действенно помочь в неприятности, в беде отмечает и Ангелина Гуськова: «Будучи очень здоровым человеком, Е.П. с искренним (хотя и скрываемым часто за шуткой) сочувствием относился к болезням и бедам своих соратников и товарищей. Я вспоминаю его удивительный такт и бережность к тяжело больному Б.Л. Ванникову во время нашего совместного путешествия по Уралу, его деятельную заботу и участие к Б.Г. Музрукову, тревогу и огорчения за И.В. Курчатова, житейскую помощь пострадавшему при аварии А.А. Каратыгину и многим, многим другим».
В качестве не противоположной, а органично вытекающей из первой черты характера Гуськова отмечает, как сегодня бы сказали «нулевую терпимость» Славского к хитреньким «подлипалам», пытавшимся втеревшись сперва к нему в доверие, «выбить» для себя какие-то блага или привилегии: «Е.П. умел резко и категорично отвергать надуманные претензии, необоснованный поиск привилегий и льгот, я помню, что на мой вопрос о его решении в одном таком случае обращения к нему домой, он лаконично ответил мне: – «Спустил с лестницы».
Ефим Павлович Славский, как уже не раз говорилось в этой книге, был далеко не ангелом. В нем нет-нет да и проскакивала известная грубость, случались «взрывы», особенно когда он считал, что его отвлекают по надуманным пустякам. Но умел и «отходить». Об одном таком случае автору этой книги рассказал председатель Межрегионального общественного движения ветеранов атомной энергетики и промышленности Владимир Огнев, бывший тогда заместителем секретаря парткома МСМ: «Мой знакомый из Института стали и сплавов попросил вручить Ефиму Павловичу читательский билет № 1, открывшейся у них библиотеки. Когда я притащился с этим вопросом к Славскому в кабинет, он поначалу «вскипел»: «Да, пошли они к чертям, я у них никогда не учился, что они придумали?!» А я стоял и нудел: мол очень просили уважить, неудобно людей обижать. Ефим Павлович сдался и махнул рукой: «Ну ладно, давай – скажи им, что я теперь их первый читатель».
Владимир Александрович Огнев описал и совсем другой «по знаку» случай, когда Славский поучил его уважению к людям: «Году, этак в 1985‐м, довелось сидеть рядом с ним на «партхозактиве». Коллеги шумели, и я встал и повысил голос на них. Славский как даст мне локтем в бок: «Ты что себе позволяешь! Тебе же парторгом становиться – на людей нельзя кричать!»
Огнев добавил к этому, что на министерских коллегиях Славский, по его памяти, никогда не повышал голоса. «При этом на этаже, где сидели все его замы, была всегда какая-то особая энергетика. Большие директора из нашей и других отраслей, попадавших туда, становились прямо другими людьми:
