Сны Бонго - Анастасия Игоревна Строкина

Он ещё дышал, но раны были такими глубокими, что вместе с кровью из них вытекала его буйволиная жизнь. Зенабу стоял над братом и махал хвостом, пытаясь отогнать от него смерть. Но она подкралась уже слишком близко и протянула мохнатые когтистые лапы к старому буйволу.

– Я буду в небесной саванне, – прохрипел Дагга-Ду. – И ты найдёшь меня там.

И хотя солнечный луч ещё сверкал в его глазах, жизнь уже их покинула. А волоклюи всё топтались по буйволиной спине, щебетали, как будто ничего не случилось.

Зенабу не знал, что ему делать дальше. Как волна, в нём поднялась ненависть к Джумаану, и гнев, и нежелание верить в то, что его брата больше нет. Он стоял и стоял над Дагга-Ду и ждал, что тот встанет и отправится дальше, к новому пастбищу, на поиски новой травы. А он, Зенабу, поплетётся следом, сначала робко, а потом наберётся смелости и подойдёт на расстояние вытянутого хвоста и ещё ближе! Но Дагга-Ду не встал. Солнце спряталось за далёкой горой, и нужно было искать место для ночлега.

Зенабу слышал, что древний баобаб Бабаджайд умеет дарить спокойствие. А это то, что ему было сейчас нужнее всего. Зенабу не знал, что ему делать дальше, и отправился в сторону великого баобаба. Рана на ноге болела, а сердце стало каменным от гнева. Волоклюи со спины его брата перелетели ему на спину – как последний привет от Дагга-Ду – Броневые Рога.

Разъярённый буйвол шёл по ночной саванне, хромая на заднюю левую ногу, и вся саванна как будто изнывала от боли вместе с ним.

Страшно решиться

Бессонная львица Бахати бежала по ночной саванне с двумя уставшими львятами.

Бахати родила их в дождливое время года в зарослях высокой травы. Первый, Готто, был крепким и радостным, а второй, Гугу, оказался медленным, робким и хрупким. Первый открыл глаза через десять дней и громко запищал от восторга и удивления. Второй увидел мир только на двадцатый день и заплакал.

– Ну чего же ты плачешь? – спросила его мама-львица. – Посмотри, какая красивая наша саванна!

Бахати вспомнила, как во время дождей здесь цветут акации, раскрываются тёмно-зелёные листья монгонго, как ветер колышет слоновью траву, как важно выхаживает по красноватой земле громкий рогатый ворон: клюв у него громадный, а глаза похожи на человечьи.

Готто побежал уже после первого полнолуния – да так далеко, что львице пришлось догнать его, схватить зубами и отнести обратно в прайд. А Гугу в это время только начал ходить – медленно, переставляя лапу за лапой, оглядываясь, осматриваясь: не крадётся ли кто-то сзади, не летит ли кто-то сверху? Львица старалась всегда быть рядом с ним, а уходя на охоту, поручала заботу о младшем сыне своей сестре. Старший львёнок и сам уже мог о себе позаботиться.

Всю добычу львица тащила в стаю. Первым всегда ел вожак Кинизела – большой, сильный лев. Он защищал стаю от хищников и прочих врагов, и за это от всякой добычи ему доставался самый сочный, самый вкусный кусок.

Следом по закону стаи должна была обедать львица, которая принесла добычу. А львятам доставались объедки. И часто бывало так, что малыши получали только кости.

Но Бахати каждый раз лишь делала вид, что ест, а сама тайком носила еду вечно голодному старшему сыну и вечно грустному младшему.

Готто с жадностью набрасывался на еду, а Гугу долго смотрел на неё, как будто не знал, что с ней делать.

– Ешь давай! – рычал Готто. – А не то я сам всё проглочу!

Львица ничего не говорила, а просто смотрела на Гугу. И тогда он представлял себе опустевшую от засухи саванну, долгий бег, он слышал хрип антилопы и тяжёлое дыхание матери и принимался медленно жевать, опустив голову.

Бахати тратила последние силы на охоте и сделалась тощей: рёбра проступали сквозь шкуру, лапы её поднимались тяжело, глаза её как будто засыпало землёй. В стае стали догадываться, что сама она ничего не ест, а отдаёт всю еду своим детям. На неё шипели и рычали, ведь львица должна быть сильной и упитанной, чтобы радовать взгляд вожака:

– Р-р-р-р-р, Бахати!

– Ш-ш-ш, Бахати!

Но она никого не слушала. Главное, чтобы Гугу набирался сил. То, что он вообще выжил, было для неё настоящим чудом, и теперь ни за что на свете она не отдала бы его в лапы голодной звериной смерти.

Через две луны львицы в стае привыкли к странностям Бахати. И они уже шипели и рычали на кого-то другого.

В саванне длилось, длилось время без дождей. Земля превратилась в жёлто-коричневый океан засохшей травы. Звери – большие и поменьше, тяжёлые и как будто невесомые, с толстой кожей и меховые – плавали по этому океану в поисках еды. А еды было мало.

Потихоньку Готто и Гугу подросли. Они уже не были беспомощными котятами, но и взрослыми львами ещё не стали.

«Скоро, скоро, – думала львица, – лапы их будут сильными и крепкими, шерсть – густой и сияющей, и они убегут далеко отсюда, и победят других львов, и станут вожаками. И никогда не вспомнят об этой зиме. И обо мне не вспомнят. А у меня уже будут другие дети. И другие зимы».

Но однажды молодой лев по имени Адебоул решил стать вожаком их стаи и вызвал Кинизелу на бой. Они сражались до самого заката. С последним лучом солнца силы покинули Кинизелу. Он захрипел, посмотрел на небо, и в то же мгновение его глаза потухли, лапы онемели, будто львиный бог вырвал из него жизнь, как ураган вырывает из земли цветок с длинным корнем.

По закону стаи Адебоулу на рассвете предстояло избавиться от всех детей прежнего вожака, чтобы освободить место для своего потомства. С восходом солнца десятки львят будут задушены и брошены на сухую траву саванны как напоминание о бесславном поражении их отца.

«О когтелапая небесная матерь, заступница львиного рода! – взвыла Бахати, узнав про падение Кинизелы. – Зачем ты позволила случиться такой беде? Для чего ты наслала это несчастье на нашу стаю? Мало я тебе приносила на вершину холма антилопьих костей? Мало я просила у тебя помощи и защиты? Почему ты не слышишь меня?»

В середине ночи, когда весь прайд уже уснул, Бахати решила спасти своих детей сама, раз ни прежний вожак, ни когтелапая небесная матерь не смогли их защитить.

Она разбудила Готто и Гугу и велела им идти за ней – тихо-тихо, так, чтобы никто их не услышал, чтобы ни один глаз не открылся, ни одно ухо не дёрнулось. Лапа за лапой шли они в ряд, хвост в хвост: сначала Бахати, потом Гугу и в конце Готто – сильный и ловкий, способный постоять за себя, если что.

Шаг за шагом пробирались они по владениям стаи, и это время показалось им самым долгим в их жизни. Они боялись даже вдохнуть и замирали при каждом шорохе, словно превращаясь в камни. Шаг, ещё шаг, ещё один… Медленно они поднимали тяжёлые лапы и опускали их на землю, чувствуя каждый корешок, каждую неровность уставшей без дождя земли. Готто хотелось рычать, Гугу едва не пищал, а Бахати из последних сил сдерживала отчаянный львиный крик: «Почему ты не слышишь меня, о когтелапая небесная матерь? Почему?»

Но вот наконец они добрались до заветного куста акации жирафа, которая служила границей между владениями их стаи и большой саванной.

– А теперь – бежим! Как можно дальше! И как можно быстрее!

Луна сияла над ними, как белое пятно на груди когтелапой небесной матери.

И они бежали, бежали – на юг, к баобабу, за которым была обмелевшая река, а за рекой начинался другой мир – тот, где новый вожак никогда не достанет её детей. Бахати хотела довести Готто и Гугу до реки, а дальше они бы уже пошли сами – через обмелевшее русло на берег, где для них начнётся новая жизнь. Львица не знала, выживут они или нет: Готто – слишком отчаянный, а Гугу – слишком робкий для жизни в саванне, где каждая охота – настоящая битва и даже маленькая антилопа может смертельно ранить острым, изогнутым рогом. Бахати предстояло вернуться