Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

Вторую книгу я попросил подписать для дочери, которой тогда было четырнадцать. В тот же вечер я ей позвонил, чтобы обрадовать: сам Горбачев тебе книжку подарил! Дочь, выросшая в доме, где на кухне не умолкало «Эхо Москвы», вежливо откликнулась: «Спасибо, пап… А кто это?»

Я адресую эту книжку в первую очередь ее поколению — тем, кто родился при президенте Ельцине, чуть раньше или чуть позже, а сознательную жизнь начал уже при президенте Путине. В эти времена имя Горбачева редко упоминалось в школах и вузах, а содержание его реформ, по сути, было вытеснено штампом «лихие девяностые» и вычеркнуто из истории страны. Но не из общественного сознания — тут фигура Горбачева превратилась в своего рода чучело: в музее коллективной памяти мы проходим мимо, не поворачивая головы. На экспонате висит ярлык, который одними уже прочитан как «могильщик великой державы», а другими как «великий реформатор», но так или иначе это уже как-то классифицировано и никому неинтересно.

На самом деле поколение, за которым завтра, о Горбачеве и его недолгой эпохе мало что знает и понимает. Да и мы, старшие, утратили ощущение масштаба того, что нам довелось пережить, а помним больше очереди за водкой. «История учит лишь тому, что она никогда ничему не научила народы», — отчеканил Георг Гегель. Но «народы» вообще не умеют думать — это делают всегда только отдельные люди. Иногда они даже становятся главами государств, но тут больше шансов у тех, кто, в отличие от Горбачева, особенно не рефлексирует.

Итак, мы имеем два вопроса: 1) не напрасно ли мы с Михаилом Сергеевичем все это затеяли, когда, сидя у постели бабушки, я накликал его, словно джина из бутылки? и 2) кто он такой, откуда он взялся во главе великой державы со своими деревенскими «нáчать» и «углýбить»?

Источники и инструменты понимания

Горбачев и сам в течение 30 лет после ухода из Кремля пытался найти ответы на эти вопросы. Но при внимательном чтении его мемуары производят впечатление написанных разными людьми. Погружаясь в прошлое, он как бы становится тем, кем был там и тогда, и автор главы о работе на Ставрополье не тот же самый, что вспоминающий работу в ЦК или путч 1991 года. Пытаясь «наедине с собой» сложить свою жизнь как цельное, он не находит сквозной линии — за таковую поздний, как бы последнего издания Горбачев принимает любовь к жене, что по-человечески понятно, но вряд ли целиком верно.

На разных языках мира о Горбачеве написаны уже сотни книг. Немало рассказали его соратники — в первую очередь его ближайший помощник Анатолий Черняев в удивительном дневнике, который мы будем часто цитировать. Воспоминания оставили также Александр Яковлев, Андрей Грачев, Павел Палажченко и другие. Фонд Горбачева опубликовал интереснейшие сборники документов, в том числе записи, которые его помощники вели на заседаниях Политбюро ЦК КПСС. Много фактов приводится и в воспоминаниях тех, кто оказался в лагере оппонентов Горбачева — делая поправку на субъективное отношение авторов к перестройке и по возможности сверяясь с сохранившимися документами, свидетельствами как его сторонников, так и противников, мы не будем пренебрегать.

Однако многочисленные биографы так и не нашли в действиях и в самих изменениях личности Горбачева какой-то единой логики. Это удивительно, но ее пытались отыскать только те, кто объясняет перестройку происками мировой закулисы — но даже с поправкой на то, что международная обстановка существенно влияла на его решения, такое объяснение слишком убого.

Самой полной и непредвзятой стала монография американского политолога и историка Уильяма Таубмана «Горбачев, его жизнь и время», изданная на английском языке в 2017 и на русском — в 2019 году. Таубман готовил книгу много лет, перелопатил архивы не только в России, но и в США и провел множество интервью в середине нулевых, когда еще жив был и сам Горбачев, и многие знавшие его люди. Мне тоже удалось обнаружить в процессе работы кое-какие до сих пор не известные детали его биографии, но в целом с фактической стороны все главное сказано, за биографами нам не угнаться, да это и не является задачей этой книжки.

Получив предложение написать ее осенью 2022 года для серии о главных персонажах российской истории ХХ века, я оказался в положении грибника, пришедшего в лес последним. Я начал работать не раньше, чем прочел многое из уже изданного и понял, где искать то, что пропустили мои предшественники: придерживаясь в основном биографической канвы, мы попытаемся извлечь из известных фактов новые смыслы.

Для этого мы будем использовать инструменты, которыми Горбачев и те, кто работал с ним или действовал против него, в полной мере не овладели или не владели вовсе: в СССР, где мы росли и учились, они считались чуждыми «марксизму-ленинизму», вплоть до перестройки оставались практически недоступными, а после ее начала активным ее участникам стало уже не до рефлексии.

Свою книгу Горбачев диктовал стенографистке Ирине Вагиной, а затем вносил правку от руки

2011

[Архив Горбачев-Фонда]

Поздний СССР занимал передовые позиции в космосе и удерживал паритет с США в области ядерного оружия, были здесь и высокие достижения в области литературы и искусства, но что касается гуманитарного знания, это была выжженная земля — если не считать отдельных исключений, к числу которых, кстати, принадлежали однокурсники Раисы Горбачевой — Мераб Мамардашвили и Юрий Левада. Поэтому, не соглашаясь в оценке Горбачева, например, с идеологом перестройки Александром Яковлевым, знавшим его очень близко, я, разумеется, не считаю себя умнее и проницательней него. Мы просто испытаем здесь иной подход: займемся тем, что называется концептуализацией — поиском смыслов в том, что уже «дано».

Человек, обладающий чувством истории и своего места в ней — а к таким людям в высшей степени принадлежал Горбачев — старается найти в ней (или придать ей) какой-то смысл. Мы можем восхищаться мужеством Альбера Камю, который последовательно утверждал, что человеческая жизнь, а следовательно, и история — это абсурд, но человеку рефлексирующему жить внутри бессмысленной истории совершенно невыносимо.

Warning!

Историк Рейнхард Козеллек, с которым мы ближе познакомимся в главе 2, где его судьба, возможно, на миг пересечется с судьбой Горбачева, издал многотомную энциклопедию исторических понятий, в которых историки разных государств и эпох осмысливали историческую материю, и результат получался всякий раз другой. Оптика понятий, или «концептов», меняет и то, что мы видим: замечаем или проходим мимо. Без обновления инструментов невозможно рассмотреть