Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский
Важны будут не только факты биографии Горбачева, но и более широкий контекст тех времен, в которых он жил и действовал: экономический, политический, международный и, разумеется, социальный: без воссоздания обстановки партсобраний, магазинных очередей, воодушевления искусства 60-х и скептицизма интеллигентских кухонь 70-х мы не поймем, «откуда он такой взялся».
Пояснение к эпиграфу
Оттуда, из интеллигентских кухонь 70-х, прилетело и четверостишие из «Поэмы о Сталине», которое я взял в качестве эпиграфа к книжке: «…бойтесь единственно только того, кто скажет: „Я знаю, КАК НАДО!“» Александр Галич выделил последние два слова, но мы сосредоточимся на «я знаю».
Знание связано с властью гораздо теснее, чем кажется — наберитесь терпения, об этом мы будем подробно говорить в главе 9. Горбачев, как отмечают все биографы, всегда и чрезвычайно стремился к знанию. Обретение знания в определенном смысле толкало его к власти: зная, КАК НАДО, он из лучших побуждений хотел устроить всем людям на свете счастливую и мирную жизнь. Это совершенно большевистский подход, но его методы не были большевистскими: он старался убеждать, а не принуждать.
Но есть и искушение знанием. Ведь мы имеем в виду обычно истинное знание, но твердо «знать» можно и то, что ложно. Много тысяч лет люди жили, зная, что Солнце вращается вокруг Земли, а тех, кто всего-то лет 400 назад впервые высказал догадку, что все наоборот, эти знающие жгли на кострах. Это даже не мешало людям создавать цивилизации, но такие же казавшиеся очевидными ложные знания, например, в медицине, стоили многих жизней.
Для нас центральным будет вопрос, насколько опасно ложное знание об обществе. Какую угрозу несет тот, кто «знает, КАК НАДО», если он оказывается у власти? Был ли Горбачев, в чем многие его обвиняют, «нерешительным политиком»? Или он был просто честен в своем незнании? Зачем он все время перечитывал позднего Ленина, и что он оттуда вычитал?
Об «объективности» в истории
Среди тех, кто осознанно прожил перестройку, нет никого, кто относился бы к Горбачеву иначе, чем личностно — в диапазоне от восхищения до ненависти. Я тоже не буду, да и не сумел бы, отказываться от личной симпатии к нему.
Требование объективности, предъявляемое обычно к журналистам и историкам, на самом деле до конца невыполнимо. Мы всегда ангажированы как минимум своими взглядами и убеждениями, которые сложились под влиянием исторических обстоятельств: места и времени рождения, воспитания, образования, самообразования и осмысления происходящего. Последние два (самообразование и мышление) позволяют эти взгляды корректировать и даже менять, что не раз, к своей чести, делал Горбачев. А добросовестность историка и журналиста состоит в том, чтобы отдавать себе отчет в собственной ангажированности, пользоваться, по возможности, разными источниками информации и приводить также другие точки зрения, отличные от своей собственной.
На протяжении всей перестройки, как и в последовавшие за ней времена, я был журналистом. В этой книжке я примериваю роль историка, но журналист и историк, по сути, выполняют одну и ту же работу. Оба заняты поиском, подтверждением, описанием и интерпретацией исторических фактов — начиная с решения вопроса о том, заслуживает ли тот или иной факт внимания.
Журналист, в отличие от историка-ученого, делает это прямо в потоке времени, и отсутствие дистанции не всегда позволяет ему все правильно оценить. Но для будущего историка, который получит преимущество отстраненности, журналистские репортажи, всегда более или менее субъективные, станут важнейшими источниками — подчас более ценными, чем документальные архивы. Работа журналиста рискованней: тот, кто обладает властью сегодня и закладывает фундамент истории на завтра, часто старается уничтожить противоречащие его версии «источники» прямо на корню.
В период перестройки мы написали массу глупостей, в том числе о роли в происходившем Горбачева, но большинство документов и свидетельств той поры так или иначе доступны. А публикация в те годы многочисленных материалов, касающихся периода сталинизма, показала, что и в более темные времена далеко не все можно скрыть.
Между тем отношение к истории, основанное на единственно возможной ее трактовке, снова приобрело характер идеологии, и возложение на Горбачева ответственности за развал СССР стало если не единственной, то преобладающей точкой зрения. Такая политика исторической памяти в очередной раз привела к тому, что история «ничему не научила народы». Возражая Гегелю, Василий Ключевский пишет: «Но она [история. — Л. Н.] наказывает за незнание уроков».
Глава 1
«Времена не выбирают» (хронотоп)
«Жизнь моя — железная дорога…»
В конце августа 1950 года пассажирский поезд, следовавший в Москву из Кисловодска, замедлив ход, подъезжал к станции Тихорецкая. Красно-белое, специфической железнодорожной архитектуры здание вокзала ясно говорило, что «до революции» (так делили поток времени в те времена) казаки в этих степях не бедствовали, да и сейчас городок был еще живой. Пассажиры первого купейного вагона, возвращавшиеся с детьми к началу учебного года из санаториев Кавказских Минеральных Вод, могли заметить на перроне меж баб с мешками и мужчин в косоворотках с портфелями еще двоих выделявшихся из толпы, чей кирпичный загар и большие, с мозолями на ладонях руки выдавали в них тружеников сельского хозяйства.
Один был постарше, он держал фибровый чемодан с металлическими уголками, каких навезли после войны из Германии, но по выражению его лица, на котором отражалась тревога скорого расставания, понятно было, что поедет не он. А тот, что готовился ехать, был моложе, в плохо пригнанном пиджаке с чужого плеча и в шляпе. В руке он имел авоську, где угадывалась успевшая промаслить газету «Сельская новь», в которую была завернута, курица. Забыв закрыть рот, он глядел на северо-запад, куда только что уехал, скрежеща тормозами и пуская пар, локомотив.
Среди отдыхающих в санаториях многие были из партийного аппарата, а то и из НКВД. Поэтому первый пассажир купейного вагона, объясняя улыбку, которую боковым зрением мог заметь второй, сказал:
— Никогда еще, наверное, паровоза не видел живьем. А пройдет немного лет — увидит и космическую ракету. Может, даже, в ней полетит.
— Вопрос, зачем они вообще тут оказались, — сказал второй. — В колхозах уборка еще полным ходом, мы вот только что проезжали полями.
Купейный вагон между тем оставил позади здание станции и толпу перед ним — наряд из двух милиционеров в белых рубахах с погонами и портупеями
