Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Но встрече под грохот канонады не бывать, Фортуна снова улыбается Ремарку. Его оставляют в городе, на фронт возвращаться не надо. Он наслаждается вновь обретенной свободой и в чем-то даже легкомысленной жизнью. Работает в канцелярии, играет для раненых на рояле, флиртует с медсестрами, а в амурных делах с дочерью начальника госпиталя и некоторыми другими барышнями даже весьма преуспевает. «Живется мне тут очень хорошо. Гуляю по саду, могу уйти, когда захочу, сытно кормят, в общем, предел мечтаний!.. Приписан к запасному батальону 78-го пехотного полка в Оснабрюке. Явлюсь туда как-нибудь попозже! Получил пока должность писаря. Быстро расставаться с нею не собираюсь. Немножко везения, немножко ловкости...»
Мыслями он с теми, кто все еще на передовой, в окопах. «Клацаете затворами — и ничего нового? Они вас уже шкворили в траншее? Кого еще покалечили? Что поделывает наш любимый капрал?» Месяц спустя он пишет Миддендорфу о тех общих знакомых, которые умерли в госпитале или лежат там с тяжелыми ранениями. Язык его писем грубоват и выглядит деланым, будто ему важно не дать вырваться наружу внутреннему напряжению. Подписывается кличкой «мазила», которую заслужил у друзей за небрежный почерк. «Большущее спасибо за открыточку. Ранки мои заживать не хочут. Позаботился, однако, о том, чтоб задержаться в госпитале сём лазареточном. Шашни завел с дочкой инспектора всемогущего и писарем хитрым заделался при унтере от полиции. И коль не упасть кирпичу на главу его расчудесную и не стать ему годным к воинской службе иным образом мерзопакостным, то провел бы он здесь и всю зимушку морозную. Может в город выходить, когда хочется, девушек себе заводит с Рейна поядрёнестей, на концертах бьет по клавишам рояля с виртуозностью, сестрами Креста Красного обожаем, их до дома отчего провожаючи, всеми горячо любим, человек сей человечнейший. Палата у него отдельная, с постелюшкой мягкою. Музыку сочиняет, книжки читает разные и о собрате Доппе милом своем думает! Подражать он мне должен камраду хитрому. Приходит он в канцелярию, любезничает с дочкой инспекторской и ребят докторских учит музыке. И остается, как и я, в лазарете чудном нашем удивительном при жратве столь пользительной. О жаркое чудное из свиньи откормленной! Только ноют все еще раны его гнойные».
В письмах он хочет казаться веселым, таков он и есть, но увиденное на фронте постоянно перед глазами. «Премерзкое это занятие — в такой собачий холод ползать по воронкам. Стоять на посту, коченея на ледяном ветру, и вообще не чувствовать себя человеком. На днях сюда прибыл санитарный эшелон из Камбре. Ребята тоже очень жаловались на лютую стужу в окопах. Немало страшно изувеченных, с ампутированными конечностями, у некоторых раздроблены кости... Сидеть тут в тиши и тепле кажется мне порой преступлением».
Рождество он празднует в Дуйсбурге. «На Рождество и Новый год в отпуске не был, из-за запрета на отпуска. Но и здесь праздник был прекрасным. Сестры милосердия заезжали в каждую палату с ангелочками и сверкающей огоньками елочкой, с подаяниями и подарками. Бедняги в своих койках были тронуты до глубины души и потому не смогли спеть ни одной старинной песенки. Иной проводил рукой по глазам. А “старики” плакали как дети и топили в белых подушках сердечную боль и тоску по родному дому. Я все это видел. Потому что помогал сестрам, вручая каждому раненому три марки как подарок от жителей города».
В эти первые дуйсбургские недели он начинает писать. «А пиши-ка ты о жизни, какая она теперь есть. Интерес большой, потому как пишется роман», — сообщает он Георгу Миддендорфу вскоре после поступления в госпиталь. Судя по этому письмецу, можно, пожалуй, сказать, что тема, развернутая потом в романе «На Западном фронте без перемен», рождается и начинает зреть в нем сразу же после пережитого на фронте. Заводя разговоры с товарищами по госпиталю, он слушает их рассказы, а в письмах Миддендорфу все больше вопросов о ситуации на фронте и настроении солдат, сражающихся на передовой. Мы знаем, что вскоре он оставит эту работу. 6 марта 1918 года умрет Фриц Хёрстемайер, и Ремарк возьмется за совсем другие вещи — стихи и роман, который опубликует в 1920 году под названием «Приют грёз». Эти первые более или менее серьезные поэтические и эпические опыты выдают в нем романтически настроенного мечтателя и умного не по годам «философа». Любимый учитель ушел в мир иной, навсегда оставшись в памяти ученика. Он и «оттуда» будет оказывать влияние на его творчество. Для романа о войне Ремарку не хватает пока ни отдаленности от нее во времени, ни художественной зрелости.
В госпитале города Дуйсбурга Ремарк пробыл до конца октября 1918 года. А в апреле было напечатано его первое стихотворение. Оно появилось в «Шёнхайт», любимом журнале мечтателей-мансардовцев, называлось «Я и Ты» и обращено было к покойному Фрицу. О мрачном пути и юном горящем сердце шла в нем речь. А смерть, которой автор еще совсем недавно, можно сказать, смотрел в глаза, обретала неоромантический ореол. Одинокий путник, бредущий в ночи и смиренно принимающий удары судьбы, еще не раз встретится нам в творчестве Ремарка. Читатель напрасно станет искать в его стихах признаки того нового, волнующего языка, которым пользовались такие лирики-экспрессионисты и — дадаисты, как Август Штрамм, Эльза Ласкер-Шюлер, молодой Готфрид Бенн или юный гений Георг Гейм, утонувший в реке Хафель во время катания на коньках. Нет ничего похожего на элитарно-отточенные гимны Стефана Георге или меланхолически-печальные песнопения Гуго фон Гофмансталя. Чужда Ремарку и отважно-насмешливая лирика Ведекинда и Моргенштерна.
Я и Ты
Иду своим немым путем
Сквозь ночи мрак, сквозь ночи мрак.
Не плачу я, лишь молча я
Бреду один сквозь ночи мрак.
Пусть путь мой — боль, пусть мрачен путь,
Но юным сердцем весь горя,
Я молча лишь склоню главу —
И снова в путь, ведь знаю я:
