Жаркое лето сорок первого - Рыжий
-К чёрту носилки. Что там?
Голос старшего лейтенанта был негромким, но ровным.
-Идёт бой. Рвутся гранаты. – Как-то отстраненно отвечаю я.
-Это… Я слышу… Сколько немцев?
-А хрен его знает… - Растерянно отвечаю я.
-Тогда почему вы ещё здесь? – Требовательно, как только он умел, спросил Артём.
-Тебя…
-Я худо-бедно до кустов доковыляю. Военфельдшер поможет. А вы, в бой!
Несмотря на ранение, последние слова старший лейтенант произнёс достаточно жестко, и никто не осмелился ему сказать что-то в ответ. Да и кто бы что ему сказал? Артём всегда умел налить в свой голос столько металла, что любой самый противный и «душный» человек затыкался и делал то, что ему нужно.
Вот и мы заткнулись и в лёгком темпе побежали туда, где шёл бой. Правда, перед этим помогли Артёму принять вертикальное положение и подставили под здоровый бок товарища военфельдшера.
А девушка, молодец. Помимо восьмидесяти с чем-то килограммовой туши старшего лейтенанта и своего вещевого мешка, взвалила себе на плечо немецкий карабин и автомат Артёма. И шла она по кочкам достаточно уверенно. Нет, было видно, что ей тяжело. Но шла она – уверенно. Твёрдой, каменной поступью. Как там у классика было… А, вспомнил:
«Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц,
Их разве слепой не заметит,
А зрячий о них говорит:
«Пройдет — словно солнце осветит!
Посмотрит — рублем подарит!»
Идут они той же дорогой,
Какой весь народ наш идет,
Но грязь обстановки убогой
К ним словно не липнет.
Цветет Красавица, миру на диво,
Румяна, стройна, высока,
Во всякой одежде красива,
Ко всякой работе ловка.»
Николай Некрасов, отрывок из поэмы «Мороз, красный нос».
А ведь действительно – есть. В памяти всплыло серьёзное, важное лицо военфельдшера, когда она делала первый разрез. Движения её во время операции были чёткими и даже чем-то красивыми…
Додумать я не успел – шум боя впереди усилился. Длинными очередями застрекотал ДП, ему в ответ ударили сразу несколько немецких автоматов и ручной пулемёт. И мы с бойцами тут же поднажали…
***
Вот уже несколько минут лейтенант Поляков Павел Иванович крутился между деревьями словно уж на сковородке. Винтовки у него больше не было – пулей раздробило приклад, и он был вынужден бросить свой «длинный ствол». Вооружившись одним «Наганом», парень скакал из стороны в сторону, то прижимаясь к земле, то прячась за стволами деревьев.
На свой счёт он мог смело записать еще двоих гитлеровцев – уж очень удачно они влезли в прицел его винтовки. Но на этом удача закончилась. Винтовка пришла в негодность, и, лупивший сзади длинными очередями «станкач» вдруг замолчал после того, как со спины раздалось несколько разрывов маломощных немецких гранат.
По всему выходило, что лейтенант остался один на один с врагом.
Стоило об этом подумать, как спереди-слева длинной скороговоркой заговорил ДП, ему «на подхвате» била СВТ. Такие родные, знакомые звуки добавили лейтенанту сил, и, в очередной раз вскочив на ноги, он бросился к широкому дубу.
Где-то сзади затрещал автомат. Немецкий. Очередь, впопыхах взятая немецким солдатом, ушла куда-то вверх. На этот раз пронесло.
Неожиданно лейтенант споткнулся об корень и полетел лицом вперёд, прямо к тому самому дубу…
***
В лесопосадку мы ворвались через несколько секунд после того, как перестал строчить длинными очередями «Максим». Так как это произошло сразу после трёх или четырех гранатных разрывов, я понял, что расчет станкового пулемёта либо ранен, либо убит.
Настроение, начавшее подниматься совсем недавно, вновь устремилось вниз – среди пулемётчиков должен быть мой прадед!
Неожиданно, краем глаза замечаю движение где-то слева. Присматриваюсь, и, осознаю, что метрах в пятнадцати передо мной, из-за куста торчит спина широкоплечего немца в маскировочной куртке и шлеме, поверх которого закреплены какие-то веточки.
Не успеваю подумать об этом, как гитлеровец, слегка вскинув автомат, посылает очередь дальше в перелесок.
«Значит, там есть наши!» - Осенило меня. Доля секунды, и, взяв на прицел широкую спину, жму на спуск. МР-40 уже привычно бьёт прикладом в плечо. С отдачей я уже свыкся, поэтому контролирую оружие нормально.
Короткая очередь на три-четыре патрона, и, гитлеровец, вскрикнув, заваливается на живот. А откуда-то справа и спереди в мою сторону следует неприцельный выстрел из немецкого карабина. Выстрел-то неприцельный (или неверно взятый, кто этого фрица знает?), но он заставляет меня вжать шею пониже и прильнуть к земле.
Зато следовавшие со мной бойцы тут же открыли огонь из своих «трёхлинеек». Не знаю, заметили они кого-то или нет, но стреляли достаточно быстро, перезаряжаясь. Вот только позиции не меняли, поэтому через несколько секунд, с криком, один из бойцов повалился на землю. Убит или ранен? Не знаю.
Так или иначе, оба бойца дали мне возможность занять другую позицию и выпустить от бедра очередь на остаток магазина «в тот лес», по направлению, откуда в нашу сторону вёлся огонь.
Попал? Вряд ли. Всё-таки я стреляю обычными 9х19-мм патронами Люгера, а не чем-то ультрасовременным, со встроенной системой наведения (хотя сомневаюсь, что даже в моём времени такие были, но чего только в двадцать первом веке в фильмах не увидишь? Помечтать уже нельзя?). Но это заставило на несколько секунд немца прекратить огонь, что дало возможность сместиться за более подходящее укрытие второму, ещё целому бойцу.
За поясом у меня была немецкая граната-«колотушка». Недолго думая, готовлю её к бою. Дел-то совсем ничего – колпачок открутил, дёрнул за шнур и бросил в сторону врага. Вот только кидать гранаты в лесу – дело неблагодарное. Особенно, если ты рукожоп. Особенно, если такой рукожоп как я. Гранату – то я подготовил, шнур дёрнул и бросил в ту сторону, где по моему мнению сидел противник. Вот только пролетела она недалеко, метров пять или семь, после чего благополучно рванула где-то среди веток.
Пара осколков точно рванула воздух над моей головой, и, кажется, что-то чиркнуло меня выше колена.
