Жаркое лето сорок первого - Рыжий
На каком-то подсознательном уровне понимаю, что лежавший на земле автомат я поднять и выстрелить в противника не успею! Может быть, смогу схватить его, но вот поднять и выстрелит уже нет!
Страх, кажется, поглощает меня всего, заставляет закрыть глаза, в надежде, что всё происходящее страшный сон, что я как ребёнок, закрою глаза – и всё исчезнет. Вот только всё происходящее не шутка. А я не нашёл ничего лучше, чем попросту закрыть глаза!
***
Приземление для лейтенанта Полякова выдалось достаточно удачным, хотя и жестким. Вообще, стоит сказать, что это падение спасло парню жизнь – пуля, которая предназначалась Павлу Ивановичу, прошла буквально в десятке сантиметров от его головы и впилась в ствол того самого дуба, к которому он так спешил.
Зато резкое изменение положения тела, развернуло молодого командира в ту сторону, откуда вели огонь немцы. Лейтенанту только и оставалось, что вытянуть руку с револьвером и нажать на спуск, пока гитлеровец возится с затвором своего маузера. Именно это Павел Иванович и сделал – два нажатия на спуск, и, гитлеровец, выронив винтовку и схватившись за горло, начал медленно оседать на землю. Да, лейтенант Поляков сделал два выстрела. Да, первый выстрел ушёл «в молоко», но вот вторым выстрелом он спас себе жизнь!
За спиной, кто-то интенсивно вёл перестрелку. С радостью лейтенант понял, что к немецким карабинам и автоматам присоединились, как минимум, две винтовки Мосина.
Жить сразу стало легче, жить сразу стало веселей!
Неожиданно сзади раздался ещё один взрыв. Причём, судя по всему, достаточно близко. Лейтенант повернул голову и увидел ещё одного немца!
«Да сколько же их тут?!» - Пронеслась мысль в голове Полякова.
Этот немец как раз только занял позицию и начал вскидывать карабин к своему плечу. Но целился этот гитлеровец явно в другую сторону, не в него – как раз туда, где по прикидкам лейтенанта и были неизвестные красноармейцы с «трёхлинейками». Недолго думая, Павел Иванович вскинул руку с револьвером и поспешно нажал на спуск, посылая патрон за патроном в сторону немецкого пехотинца, в надежде спасти неизвестного бойца Красной Армии.
***
Выстрела немецкого пехотинца я ждал. Глаза закрыл как ребёнок, и ждал.
И выстрела я дождался. Вот только почему-то выстрел был не один. И выстрел был не из карабина, а из револьвера системы «Нагана». Правда, потом выстрел из карабина всё-таки был, но как оказалось позднее, не в меня.
На долю секунды охвативший меня страх отступил, этого мгновения хватило для того, чтобы схватить автомат и попытаться повалиться на землю.
Немца я видел. Неизвестный стрелок не достал его из своего револьвера, но заставил дернуться во время выстрела, и пуля ушла куда-то в сторону, дав мне несколько дополнительных секунд, которых хватило на то, чтобы, лежа на боку, не особо целясь, выпустить короткую очередь в сторону противника.
Я не целился, поэтому закономерно промазал, но в очередной раз заставил отшатнуться гитлеровца в сторону, что дало ещё несколько секунд. Вот только достал этого стрелка всё-таки не я, а второй боец с винтовкой, вовремя обративший внимание на этого немца.
Дальше в перелеске вновь застрекотал ДП, начали рваться гранаты. Гулко, веско. Это по любому были оборонительные Ф-1.
После третьего или четвертого взрыва, бой сам собой затих. Я к этому моменту как раз лежал за поваленным деревом и нервно смотрел по сторонам. Второй боец, расположившийся в зоне видимости, тоже занял позицию, спрятавшись в какой-то ямке, и, настороженно оглядывался, стараясь прикрыть фланг и тыл.
Неожиданно, спереди послышался негромкий, встревоженный крик:
-Эй, кто там? Назовись?
Голос показался мне знакомым, поэтому ответил:
-Красноармеец Поляков!
Ответ последовал с заметным облегчением:
-Лейтенант Поляков!
Я радостно выдохнул – жив прадед!
-Прикрой! Я приближусь! – Кричу своему предку.
-Давай! – С готовностью отозвался лейтенант.
Я попытался приподняться и резко понял, что сделать этого не могу. Резкая боль прострелила правую, опорную ногу. Спустив взгляд, замечаю, что вся правая штанина пропитывается кровью.
-Не могу. Ранен! – Кричу прадеду. Тот в ответ витиевато выругался.
В кармане форменных брюк у меня есть немецкий перевязочный пакет. Быстро достаю его и вскрываю упаковку. Наскоро делаю перевязку, стараясь затянуть потуже – сейчас главное остановить кровотечение, после чего товарищ военфельдшер сделает всё, как надо.
Накладываю повязку и негромко вскрикиваю. Как оказалось, осколок не чиркнул, а нагло засел у меня в ноге, вызывая острую боль при малейшем прикосновении к ране. Скрипя зубами и шипя, всё-таки перебинтовываю себя.
Ко мне подполз второй боец, кивнул на нашего товарища:
-Не жилец.
Через пару минут к нам вышел и мой прадед. Шёл он, низко пригибаясь к земле и не был похож сам на себя: форма грязная и изодранная в нескольких местах, левый рукав гимнастерки держится на какой-то паре чудом не оборванных ниток; лицо грязное, в земле и какой-то саже, лишь белки глаз и белые зубы выделяются. И вооружен не так, как уходил совсем недавно – на ремне висит трофейный автомат, а из-за ремня выглядывает немецкий пистолет и две гранаты на длинной ручке. Магазины к автомату засунуты так же, за ремень.
-Боец, хватай раненого и отходи. Только аккуратно. А я тут ещё посмотрю! – Приказал прадед…
До Артёма с военфельдшером добрались минут за пятнадцать – идти было сложно. Красноармеец старался, но мы пару раз падали, и я вскрикивал от боли. Последние метров тридцать меня помогала вести и Владлена Игоревна, которая, заметив нас, бросилась навстречу. Нет, я, конечно, старался ковылять сам, но каждый раз, когда наступал правой ногой на землю, её будто бы простреливала резкая боль. Поэтому приходилось прыгать. Боли это наше ухищрение не отменяло, но её было несколько меньше.
Артём выглядел плохо – весь побелел. Но вот блеска в глазах у него было на троих. Он сидел, облокотившись спиной о ствол дерева и держал на коленях трофейный автомат. Рядом с ним, в его фуражке лежало сразу три оборонительных «лимонки». В случае чего наш командир был готов дать свой последний и решительный бой, но, к счастью, не пришлось.
Увидев меня, старший лейтенант обрадовался, но, когда заметил покрасневшую повязку на ноге, в его взгляде я уловил беспокойство. На немой вопрос,
