Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Беспокойная жизнь не снимает душевной смуты. Как тут не сетовать на окружающую его пустоту? «Подготовил стол к работе. Но стану ли работать?.. Закончу ли книгу?» — «Не люблю писать. Ни писем, ни книг... Для моего возраста я слишком устал. Не знаю, чего хочу. Не ведаю своих желаний. Цели?.. Разве стремление к любой цели не благой самообман, коли я не знаю ответа на вопросы: откуда? зачем? куда?» А через пару дней, переехав через лагуну на Лидо, он запишет в дневник: «Сидел на пляже. Разглядывал людей. Нет, и у буржуазности есть нюансы. Жалкий вид у пар с привычной усталостью на лицах. Любовь с налетом пыли; смрадный аромат чувств. Вечер с большим, каменным ликом горизонта, ветер из зева тысячелетий, мимолетный блеск чудовищного мгновения: кто знает, что можно из всего этого сделать? Ломовые лошади жизни, вековечный сор природы... И потребовались тысячелетия, чтобы породить все это? Затратить титанические усилия ради никому не известной цели?»
Мысли о скорой смерти, тщетности бытия — их не утопить в вине, не заглушить оживленной дружеской беседой. В свой сороковой день рождения, вечером в Порто-Ронко, Ремарк записывает в дневник: «Играет серый котенок. Чешут собак. Благоухают цветы. А что же здесь делаю я?.. Тебе уже сорок. Постарел за год на десять лет. Жизнь, растраченная впустую... Заводил патефон. Фотографировал комнату. Странное чувство: будто мне сюда уже никогда не вернуться. Как будто все в последний раз: лето, дом, тишина, счастье, Европа, быть может, сама жизнь». И между этими, зачастую неожиданными, перепадами настроения долгодолго и в муках рождается новый роман.
Мир тем временем почти разгадал планы Гитлера, но преградить диктатору дорогу по-прежнему не готов. 12 марта 1938 года немецкие войска вступают на территорию Австрии. На площади Героев в Вене огромная толпа восторженно приветствует соотечественника, который в патетических выражениях сообщает ей с балкона Нового замка, что его родная страна присоединена к Германскому рейху. 30 мая Гитлер приказывает генералам подготовиться к военному удару по Чехословакии. В сентябре усилиями его наймитов разражается «судетский кризис». Британский премьер Чемберлен едет в Берхтесгаден и Годесберг для встречи с «фюрером». «Политика умиротворения» заканчивается подписанием Мюнхенского соглашения: Лондон и Париж приносят Чехословакию в жертву неуемным аппетитам Гитлера. 1 октября вермахт оккупирует Судетскую область. В ночь с 9 на 10 ноября в самой Германии начинаются погромы, горят синагоги, сотни евреев убиты, тысячи отправлены в концлагеря. Европа неуклонно движется к новой войне, а лидеры западных демократий то ли не замечают этого, то ли не хотят замечать. В такой вот взрывоопасной обстановке на полках книжных магазинов и появляется роман «Три товарища».
«Три товарища»
Новой книги от Ремарка читателям пришлось ждать долгих пять лет. Роман выходит сначала в американском переводе: в 1936 году под заголовком «Three Comrades». Затем, в 1938-м, на немецком в голландском издательстве «Кверидо», ставшем родным домом для крупнейших писателей Веймарской республики. Произведения Генриха Манна, Франца Верфеля, Арнольда Цвейга, Лиона Фейхтвангера печатаются в Амстердаме до прихода сюда нацистов. Томас Манн не принадлежит к этому кругу. Храня верность великому Самуэлю Фишеру, он отдает свои сочинения его зятю и наследнику Готтфриду Берману-Фишеру, который перемещает это знаменитое немецкое издательство сначала в Вену, а потом в Стокгольм.
Может показаться, что политическая злоба дня в этой захватывающей истории о большой любви и верной дружбе оказалась где-то на обочине. Ремарк снова рассказывает о «потерянном поколении», делая его представителями трех молодых людей, — лишенных иллюзий, циничных и в то же время обладающих той силой, которая обозначается у Ремарка лапидарным «несмотря ни на что». Занимаются они тем, что чинят в своей мастерской автомобили, а если повезет, то и продают их, сводя таким образом концы с концами. Рассказчик Роберт Локамп, экс-автогонщик Отто Кестер и «последний романтик» Готфрид Ленц сражались на Первой мировой в одной роте, переживали все ужасы войны сообща, и это сформировало их характер и отношение к жизни: «Живи, пока живется, чего там»[48]. Чтобы забыться, приходится говорить и пить каждую ночь напролет. «С железной несокрушимостью восседали мы за стойкой бара, музыка плескалась, жизнь светлела и наливалась силой, мощными волнами теснила нам грудь, унося прочь и саму память о безнадежности пустых меблирашек, которые нас ожидали, о безотрадности существования. Стойка бара была капитанским мостиком на корабле жизни, и мы смело правили в пучину будущего...» Они умеют постоять за себя в драке и борются за элементарное выживание, сопровождают вихри и заторы времени саркастическими замечаниями, сохраняя в шершавой оболочке своего скептицизма ту человечность, которая не дала иссякнуть их способности к состраданию.
Настроение, которым были охвачены герои «Возвращения», словно передалось и Роберту Локампу с его товарищами. Чувства разочарования и опустошенности, которые они испытывают в мире, ничего не желающем знать ни об ужасах войны, ни о пороках окружающей действительности, не позволяют и никогда не позволят им принять буржуазную «нормальность» как норму и своей жизни. «Всякие там цели делают жизнь буржуазной», — говорит Готфрид Ленц с усмешкой. Горечь и печаль чувствует Ремарк, размышляя о судьбе своего поколения: «Мы хотели сражаться с ложью, себялюбием, бессердечием, корыстью — со всем тем, что было повинно в нашем прошлом, что сделало нас черствыми, жесткими, лишило всякой веры, кроме веры в локоть товарища и в то, что нас никогда не обманывало, — в небо, табак, деревья, хлеб, землю; но что из всего этого вышло? Все рушилось на глазах, предавалось забвению, извращалось. А тому, кто хранил верность памяти, выпадали на долю бессилие, отчаяние, равнодушие и алкоголь. Время великих и смелых мечтаний миновало. Торжествовали деляги, коррупция, нищета».
Они «отвергнутые», утратившие способность думать о будущем. «Есть ли на свете что-нибудь, кроме одиночества?» Но они выжили, и это важнее всего остального. В кафе «Интернациональ», этом пристанище проституток и сутенеров, спекулянтов и неудавшихся художников, месте, где простого человеческого тепла ищут те, кто выброшен за борт жизни, не осталось и следа от атмосферы их юношеских лет, от романтических мечтаний и примет вильгельмовского времени. Пустоту заполняют воспоминания о войне, звуки терпящей крах республики и бокал рома как эликсир жизни: «Ром вне измерений вкуса. Ведь это не просто напиток, это скорее друг. Друг, с которым легко. Он изменяет мир. Оттого-то люди и пьют его...» Они носятся по дорогам в обшарпанном автомобиле с мощным мотором, любовно называют машину «Карл», гордятся
