No pasaran! Они не пройдут! Воспоминания испанского летчика-истребителя - Франсиско Мероньо Пельисер
— Ближе, Васин! Еще ближе!.. Наблюдай за небом справа!.. Сверху идут пять «мессеров» — прикрытие, а впереди — множество «Юнкерсов»... Атакуем бомбардировщики!..
Рассчитываю дистанцию. Скорость Ла-5 — более 600 км/час. Уже видна фашистская свастика на само-летах: они идут группами по три. Пилоты «мессеров», понимая, что мы собираемся атаковать бомбардировщики, пытаются преградить нам путь и уже издали открывают огонь из пушек. Снаряды проходят выше нас. Я направляю свой «лавочкин» наперерез вражескому истребителю и, когда тот проносится мимо, делаю глубокий вираж и меняю курс. Чудовищная центробежная сила прижимает меня к сиденью, на секунду темнеет в глазах. Беру вправо, чтобы остаться лоб в лоб с первым «Юнкерсом». На какое-то мгновение поворачиваю голову: Васин идет сзади очень близко, а «мессеры» вновь собираются свалиться на нас сверху.
— Еще есть время! — кричу я Васину, беру на прицел «Юнкерс» и нажимаю на гашетки:
— Вот тебе, гад! За Катю, за Москву, за Испанию, за Чекалина!
Попадание точное. Самолет загорается, оставляя за собой шлейф черного дыма. Еще немного — и из дыма выпадают купола парашютов экипажа вражеского самолета. Краем глаза я вижу справа белый след от очереди Васина. Он тоже попадает в цель: сбит еще один самолет!
— Так, Васин, так! Лучше бей их с близкого расстояния, чтобы не промахнуться.
Вражеские самолеты нарушают строй. Одни из них поворачивают назад, куда попало сбрасывая бомбы; другие же продолжают идти прежним курсом — к железнодорожной станции. Мы концентрируемся на них и стреляем не целясь: противник совсем близко. В то же время мы стараемся избегать атак вражеских истребителей. Выходя из боевого разворота, Васин оказывается между двумя немецкими истребителями. Все трое будто зависают в воздухе. Я резко поднимаю свой «лавочкин» и посылаю длинную очередь, — пилоты «мессеров» бросают свои самолеты в разные стороны. Затем я пытаюсь нагнать немца, что ближе всех к Васину, и делаю это, не переставая стрелять. В эти мгновения кабина моего самолета наполняется необычными звуками: это со всех сторон ее прошивают вражеские пули. Я пытаюсь нажать ногой на левую педаль — не подчиняется. Осмотреть кабину мешает дым. Видно, что из ноги ниже колена течет кровь, вырван большой лоскут комбинезона, — и в то же время я ощущаю резкую грызущую боль в правой руке. Выключаю зажигание и пытаюсь пойти на снижение, но рули не слушаются. Значит, выведено из строя все управление самолетом. Остается одно средство — парашют.
Подбитый самолет, теперь уже с неработающим мотором, теряет высоту, скользя на левое крыло. Я открываю застежки и откидываю привязные ремни, беру в правую руку кольцо парашюта и, волоча перебитую ногу, делаю нечеловеческие усилия, чтобы перевалиться через борт самолета. В то же мгновение от сильного удара в грудь я теряю сознание, а когда открываю глаза и смотрю вверх, бой еще продолжается. Земля приближается, и я с трудом перевожу дыхание, готовясь приземлиться на здоровую ногу. Сильный удар о землю — и я теряю сознание снова...
Когда я прихожу в себя, на меня внимательно смотрят лейтенант и два бойца. В их глазах я вижу подозрение: вероятно, они принимают меня за фашиста. «Что им сказать? По-русски говорю плохо, но молчать еще хуже...»
И тут меня неожиданно осенило: ругнуться по-русски и покрепче! Я никогда раньше не ругался по-русски. Ругательство я произнес, может быть, не очень ясно, но оно произвело свой магический эффект.
— Так это наш! — воскликнул один из бойцов.
— Посмотри документы! — сказал лейтенант. — Поищи в карманах!
Через минуту меня положили на шелк парашюта. Разжав мне зубы, один из бойцов влил мне в рот немного водки из фляжки.
Меня доставили на аэродром. На другой день комиссар полка капитан Павлов принес мне газету из Курска. На первой полосе я прочитал: «Вчера большое число фашистских самолетов пытались бомбить город Курск и его железнодорожную станцию. Наши истребители вступили в бой. Противник потерял шесть самолетов; наши потери — два самолета...»
— Васин?.. Васина тоже сбили?
— Да, его самолет упал недалеко от города. Он не смог воспользоваться парашютом...
Сердце у меня сжалось: «Бедняга Васин!.. Он был хорошим пилотом и отличным другом!..»
Итак, я снова в Москве. У меня сломаны три ребра, одна пуля — в левой ноге, другая — в правой руке, перебита правая нога. В таком состоянии я поступил в Институт авиационной медицины ВВС Красной Армии. В моей палате лежали летчик-испытатель Петр Михайлович Стефановский33 и Коля, тоже пилот (не помню его фамилии). Состояние Коли было очень тяжелым, и почти все время сестра находилась у его кровати. За время пребывания в госпитале я основательно расширил свои познания в русском языке,
общаясь с ранеными, сестрами, санитарами, врачами. Я начал распознавать некоторые тонкости современной русской речи. В первую очередь меня обучили наиболее ходовым выражениям, которые я не мог обнаружить в последующем ни в одном словаре...
Четыре месяца пролежал я в госпитале. За это время я получил печальную весть о гибели Антонио Урибе в боях на Курской дуге. Накануне своей гибели Антонио сбил два немецких самолета, а когда он прикрывал Ил-2, вражеский зенитный снаряд попал в его самолет. Об Антонио мне рассказал Исаис Альбистеги. Исаиса еще ребенком привезли в СССР. Став взрослым, он окончил летные курсы и летал в партизанские зоны, доставляя народным мстителям все необходимое.
Немного позже, при форсировании Днепра, был сбит Эухенио Прието. Его самолет шел над Киевом, когда осколок зенитного снаряда попал в мотор. Эухенио убрал газ и начал планировать к своим, на другой берег реки. Оставалось несколько метров, чтобы пройти высокий правый берег, но самолет задел за деревья, росшие на берегу. Ударившись о них, его машина развалилась на куски. Придя в сознание, летчик увидел себя среди немцев. В течение нескольких дней они пытались заставить его назвать свою национальность, но добиться этого не смогли.
— Завтра тебя расстреляют! — с помощью знаков объяснил ему немец-часовой.
Эухенио Прието сделал вид, будто у него болит живот, и несколько раз подряд попросился в уборную. Немецкий солдат его сопровождал. Убедившись в том, что пленный летчик едва ходит, он стал отпускать его в уборную одного, на что тот и рассчитывал. Эухенио выломал в уборной две доски и огородами убежал в лес. После долгих
