Агнес - Хавьер Пенья

решили, что ни за что не станут менять локализацию проекта шоссейной дороги. Теперь каждый день тысячи автомобилей объезжают жилище двух китайских старичков, которые не могут выйти за порог дома без риска быть сбитыми каким-нибудь неловким водителем; если же им вдруг вздумается плюнуть из окошка, то плевок запросто может угодить в ветровое стекло, спровоцировав ДПТ с участием нескольких автомобилей. Тем не менее они остаются там, в собственном доме, где прожили всю свою жизнь, и наотрез отказываются его продать; оставшееся время, рассуждают они, хочется прожить так, как нам самим нравится, по-своему. Все полагают, что старики тронулись умом, но я ими восхищаюсь; вот кто истинные антисистемщики: они даже не подозревают, что ими являются. Лично я никогда не смогу быть таким, как эти китайцы, но, по мере возможности, всегда предпочту, чтобы машины проезжали мимо меня и впредь».

По прочтении полученного имейла мой словно ватой набитый рот выдал звонкое «Вот черт!».

«Я знаю про этот дом, — написала я в ответ, — и, рискуя вас огорчить, должна сказать, что вызвавшие ваше восхищение старички в конце концов уступили, клюнув на предложенные деньги: их дом был снесен, и теперь автобан идет строго по прямой, а старики спокойно живут в предместье какого-то китайского города. Когда они выходят из дома, им уже не грозит опасность попасть под колеса, и они могут преспокойно плевать в окно, поскольку их плевок в худшем случае угодит разве что в шевелюру одного из соотечественников».

Без особой уверенности я кликнула на «Отправить».

С тех пор прошло уже два часа, и я без конца поглядываю на мобильник. Вот сейчас.

Сейчас.

Сейчас.

Сейчас.

Последние пару дней с выпивкой я явно перебираю, но и повод есть: вчера вечером мы отмечали — хотя «отмечать», пожалуй, слишком громко сказано — Рождество, устроив праздничный ужин для редакции журнала, в которой я работала последние четыре года, и это было довольно приятное местечко, за исключением нового шефа, свалившегося на нас полтора года назад, и этот новый шеф — тот еще сукин сын. У нас в редакции он почти никогда не появляется. По моим подсчетам, число его визитов едва ли дотягивает до десяти, причем каждый из них имел целью нас унизить: все плохо, расходы из рук вон, объемы продаж ужасны, нам придется затянуть пояса, никаких грантов в этом году не будет, в связи с чем отпуск придется сократить до двух недель и вкалывать по десять часов в день; уровень продаж упал, резонанс низок, как следствие, мы теряем рекламодателей, мы слишком агрессивны, вследствие чего теряем социальную пропаганду, если так пойдет и дальше, то мы будем вынуждены кого-то уволить, сократить отпуск до десяти дней, а рабочий день увеличить до двенадцати часов; в репортажах не хватает контекста, при этом на журнальных страницах слишком много текста, дизайн для журнала слишком модерновый, но при этом обложка теряется на прилавках, последний номер — полное дерьмо, но тот, что на выходе, — и того хуже, вам нужно поднажать, придется сократить отпуск до недели и увеличить рабочий день до четырнадцати часов…

После чего он удаляется и исчезает месяца на полтора, затем вся сцена повторяется, хотя, нужно признать, увольнений нет, гранты есть, месячный отпуск и восьмичасовой рабочий день наличествуют, высокая зарплата присутствует, и выплачивается она точно по графику. Однако унизительные нападки шефа не прекращаются.

Каждый вечер после таких собраний мы спускались в бар — он в том же здании, что редакция, садились кружком и начинали игру: придумывали самые разные беды и несчастья на голову нашего шефа, причем в игре было одно-единственное условие: каждое последующее несчастье должно быть связано с предыдущим; один коллега, например, сочиняет, что жена издателя изменяет ему со своим тренером по йоге; тот, что сидит с ним рядом, продолжает выдумкой о его дочери-подростке, которая в то время, пока ее мамочка занимается йогой, играет в их роскошном кондоминиуме в секс-карусель, а это такая замечательная игра, когда несколько голых девочек катается верхом на нескольких голых мальчиках, перепрыгивая от одного к другому по кругу, проигравшим же считается тот, у кого первым случится эякуляция; следующий коллега воображает, что девица подхватывает в процессе игры парочку венерических болезней, а в придачу еще и чесотку, которой ее наградит собственный пес, горячо любимый колли или какая-нибудь другая подобная псина, в свою очередь подхватившая чесотку в процессе вылизывания задницы бездомной дворняги; коллега рядом со мной продолжает историей о том, что дочка, играя в карусель, заразит чесоткой всех мальчиков-одноклассников, а те, в ту же секунду, — всех девочек-одноклассниц; наконец очередь доходит до меня, я допиваю рюмку, набираюсь храбрости и выпаливаю, что жена шефа передаст чесотку тренеру по йоге, а тот, в свою очередь, заразит других женщин, которых укладывает на коврики; а уж эти — своих мужей, когда будут заниматься с ними вынужденным супружеским сексом, а последние — своих любовниц; так что весь город окажется пораженным чесоткой, во всех больницах закончатся необходимые для лечения мази, дерматологи возьмут больничный, сославшись на стресс, колли в конце концов придется усыпить, чесоточную девочку тоже, ну и так далее.

И не то чтобы эта игра доставляла мне какое-то особое удовольствие, ведь я знаю, что говорю ровно то, что им хочется слышать, но популярность, которая настигает меня, когда мы сидим в кругу, достается мне совсем не часто, хотя к тому времени мы обычно уже так успеваем наклюкаться, что частенько клюем носом, уткнувшись в деревянную столешницу, и Хонас, парень из отдела спорта, говорит, что понятия не имеет, с какой такой стати мы все время заваливаемся именно сюда, в бар, где воняет канализацией или как минимум наркотой, он так прямо и выражается, но я-то ничего такого не чувствую, потому что потеряла нюх в подростковом возрасте, когда занималась плаванием и участвовала в соревнованиях, и как-то раз на тренировке один пловец без ног потерял ориентацию и залез на мою дорожку, а я плыла кролем, голова у меня была под водой, ну я и врезалась в него носом, от удара у меня сместилась носовая перегородка, и в результате я осталась без обоняния, и не то чтоб меня это сильно беспокоило, потому что обоняние — чувство, без которого легче всего обойтись, но когда Хонас, парень из отдела спорта, говорит, что в баре несет канализацией, для меня это все равно, как если бы он шевелил губами, но из его рта не выходило ни слова, но это когда я