Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

Курчатов в 1957 году попросил Сахарова написать статью о вредном влиянии на человеческий организм и природу испытаний ядерного оружия в воздухе. В середине 1958‐го Игорь Васильевич помог Андрею Дмитриевичу ее опубликовать в журнале «Die Soviet Union Heute» («Советский Союз сегодня»). Характерно, что тот же Сахаров в конце 1961 – начале 1962 года выдвинул идею атаки с подлодок по прибрежным городам США несколькими торпедами с 100‐мегатонными термоядерными зарядами. Когда он решил обсудить эту идею с контр-адмиралом Петром Фоминым, отвечавшим за ядерные боеприпасы флота, то услышал в ответ: «Да вы, физики, совсем озверели! Мы не воюем с мирными женщинами и детьми – ваш план отвратителен». Как пишет в воспоминаниях сам Андрей Дмитриевич, он «устыдился» и больше не возвращался к этой мысли.

Суть «зверского» плана Сахарова основывалась, впрочем, на голой рациональности: до паритета по боеголовкам со Штатами было еще далеко, носителей ядерных зарядов у заокеанского противника было тоже гораздо больше, а время подлета – гораздо меньше. В этом контексте взрыв «Царь-бомбы» на Новой Земле был призван оказать психологические давление на противника с демонстрацией возможностей атомной отрасли СССР и решимости руководства страны на самые крайние меры.

Определенное «охлаждающее» воздействие на США и НАТО такая демонстрация произвела. Но с военной точки зрения гораздо более существенным фактором стало наращивание количества советских межконтинентальных баллистических ракет на основе королёвской Р-7 и янгелевской Р-12 – вместе с их совершенствованием; строительство новых АПЛ с возможностью подводного запуска и сооружения шахтных пусковых установок для МБР.

В последнем деле преуспел Минсредмаш во главе со Славским, строительное управление которого обеспечило в начале 1960‐х массовое сооружение ШПУ невиданными темпами.

Вскоре «шестеренки» в госмеханизме опять провернулись (американцы и англичане не спешили присоединиться к мораторию), и осенью Хрущёв дает команду на возобновление испытаний. Взволнованный Курчатов отправляется к Никите Сергеевичу в Ялту, где тот отдыхал в отпуске, надеясь переубедить. Но встречает в ответ лишь раздраженный отказ первого секретаря: «Приехал! Только отдых мне испортил…»

За месяц до своего ухода, 15 января 1960 года, академик Курчатов с трибуны Верховного Совета СССР высказал то, что его глубоко волновало – при этом облек свою надежду в форму утверждения: «Я глубоко верю и твердо знаю, что наш народ, наше правительство только благу человечества отдадут достижения атомной науки».

Ефим Павлович, безусловно разделяя надежду и мечту своего друга Курчатова о прекращении ядерных испытаний при широком развитии «мирного атома», оставался «солдатом» и прагматиком. Который, с одной стороны, не привык обсуждать приказы, а с другой – понимал, что, пока ядерное оружие находится на вооружении, оно требует совершенствования и проверки испытаниями. К тому же американцев было необходимо догнать по его эффективному количеству. И он, как министр атомной отрасли, должен был обеспечить этот показатель во что бы то ни стало.

Уже на старости лет он так формулировал свою позицию в этом вопросе: «Я всегда верил в мир и всегда на него работал. А то, что будет мир на свете, окончательно понял, когда испытали мы «кузькину мать» – 58‐мегатонную водородную бомбу на Новой Земле. Она была сделана на сто мегатонн. Это в десять тысяч раз больше, чем получила Хиросима. Но сразу было ясно, что такую бомбу негде испытать. Ее ополовинили. После испытаний стало ясно – не напрасно… А ведь академик Харитон в Арзамасе-16 уже думал над бомбой в 1000 мегатонн. С военной точки зрения, она была абсолютно бессмысленной, бесполезной. Но если бы я получил приказ, я бы, конечно, ее сделал» [74. С. 6].

Здесь необходимо внести коррективу в это воспоминание Ефима Павловича. Юлий Борисович Харитон ни над какой 1000‐мегатонной бомбой, конечно, не «думал». Он, как и Славский, обязан был бы выполнить приказ сверху, но сам подобных глупостей никогда не задумывал.

В 1962‐м разразился Карибский кризис, когда мир подвис на нитках телефонных разговоров между Никитой Хрущёвым и Джоном Кеннеди. Испытанный с обеих сторон шок от близости обмена ядерными ударами, привел к московскому договору 1963 года о запрете испытаний атомных зарядов в воздухе, под водой и в космосе, а затем и к политике «разрядки напряженности» – уже при Брежневе.

В стране же победившего социализма социальное напряжение и недовольство политикой «Никиты-фокусника» нарастало. Восьмого декабря 1959 года Н.С. Хрущёв написал известную «Записку о военной реформе», направив ее членам президиума и кандидатам в члены президиума ЦК КПСС. В ней, в частности, говорилось:

«…Мне думается, что следовало бы сейчас пойти на дальнейшее сокращение вооружений в нашей стране, даже без условий о взаимности со стороны других государств, и на значительное сокращение личного состава вооруженных сил. Я считаю, что можно было бы сократить, может быть, на миллион, на полтора миллиона человек… это имело бы очень большое положительное влияние на международную обстановку, и наш престиж невероятно вырос бы в глазах всех народов. (…)

Наши идеологические споры с капиталистическим миром будут решаться не путем войны, а путем экономического соревнования. Держать такую большую армию – значит понижать наш экономический потенциал… Я уверен, что это было бы очень сильным, потрясающим шагом… дает нам большие политические, моральные и экономические выгоды» [18].

И уже 15 января 1960 года Верховный Совет СССР без всякого обсуждения утвердил закон «О новом значительном сокращении Вооруженных Сил СССР». Из армии и флота должны были уволить до 1 миллиона 300 тысяч солдат и офицеров – более трети от общей численности вооруженных сил. Реформу прозвали «хрущевским армейским погромом». Более всего пострадали летчики и сухопутные войска: Никита Сергеевич считал, что баллистические ракеты с ядерными боеголовками делают все остальные роды войск «вспомогательными». «Думаю, что сейчас было бы неразумным иметь атомные и водородные бомбы, ракеты и в то же время держать большую армию», – писал он в процитированной выше записке. «Реформатора» еле удалось убедить от предложенного им перевода армии на территориальную систему – «милицейские силы», в которых граждане стали бы служить «без отрыва от производства».

Судорожные метания Хрущёва в области вооружения-разоружения отзывались и на Минсредмаше. Порой весьма причудливыми историями, которые был вынужден расхлебывать Славский годы спустя. В один из воскресных дней 1956 года в Кремлёв (так с 1954 года назвался будущий Арзамас-16) его директору Б.Г. Музрукову пришел приказ от Хрущева срочно подготовить к отправке внеплановое «изделие» РДС-4, именуемое также «Татьяной», и загрузить в самолет, который скоро приземлится на саровском аэродроме.

Музруков немедленно затребовал заместителя по режиму объекта Юрия Хабарова. Тот рыбачил в 25 километрах за «зоной», но через два часа его отыскали и доставили в директорский кабинет.

Он доложил, что именно таких готовых «изделий» нет, но можно попробовать собрать бомбу из запасных узлов и