Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин
Так и сделали, аккуратно записав внеплановую «Татьяну» в журнал. Внезапно, как и предыдущее странное распоряжение, из Москвы поступил «отбой» – РДС-4 осталась на складе. Как позже предположил сам Хабаров, рассказывая эту историю, запрос «был связан с угрозами Египту со стороны Англии, Франции и Израиля». Очевидно, Хрущёв решил «припугнуть» Запад. А потом передумал.
Странная история вскоре забылась, однако имела нежданное продолжение. Десятилетие спустя, в 1964‐м, очередная комиссия обнаружила на складе Арзамаса-16… неучтенную атомную бомбу. В ЦК поднялась настоящая паника. Иван Сербин, заведующий «оборонкой», позвонил Славскому, требуя срочно разобраться с ЧП. Ефим Павлович через Музрукова вызвал Хабарова в Москву и, выслушав объяснение, поехал вместе с ним к Сербину. Назревавший скандал был «обнулен». В возможности подобных «чудачеств» со стороны Никиты Сергеевича никто не сомневался. А дни его на посту первого секретаря ЦК КПСС были уже сочтены.
За год до смещения Хрущева Славский из-за очередной его причуды поменял на два года (1963–1965) свою должность, став из министра МСМ председателем Государственного производственного комитета по среднему машиностроению. Но суть и задачи «Средней Маши» и Ефима Павловича на этой должности оставались прежними. Кстати, на первый взгляд удивительно, что Минсредмаш в конце 1950‐х избежал участи других министерств, у которых известной хрущёвской реформой поломали «хребты» вертикального управления, распределив их между территориальными совнархозами. Но это лишь на первый взгляд. Атомная отрасль изначально была выстроена под строгую властную вертикаль. Несмотря на развитие со временем «гражданских приложений», главная – военная – задача всегда довлела. А ее невозможно было решать по отдельности местным руководством. К тому же все предприятия, КБ и институты МСМ были «перевязаны» взаимными научно-промышленными связями, которые координировались через «центр принятия решений» на Ордынке. Остановка или даже временные сбои этой отлаженной системы грозили слишком серьезными последствиями. И Никита Сергеевич, при всем своем реформаторском зуде, это хорошо понимал. И разумно побаивался «трогать». Как до поры и следующее руководство страны.
Редкое появление Е.П. Славского на трибуне.
[Центральный архив корпорации «Росатом»]
Антихрущёвский переворот, случившийся в октябре 1964‐го, атомную отрасль никак не затронул. «Непоколебимого» Славского при очередной смене власти в стране никто и не подумал «двигать». Ефим Павлович не был чьим-то ставленником, в политику не лез – не только из-за осторожности, но и по глубокому внутреннему отвращению к интригам. К высшей власти не рвался, а дело свое знал. В общем, был человеком настолько на своем месте, что после смерти Курчатова стал как бы живым олицетворением всей советской атомной отрасли – от ее героического зарождения до многообещающих перспектив.
Рассчитывать при этом на прижизненную славу Славскому, несмотря на свою фамилию, не приходилось: подобно Сергею Королёву он оставался строго секретной персоной. Для Запада это, впрочем, давно было секретом Полишинеля. Ефим Павлович как-то принес Хрущёву вырезку из американской газеты, где его фамилия прямо называлась в качестве руководителя советской ядерной программы и сподвижника Игоря Курчатова. Спросил: не пора ли перестать играть в молчанку? Никита Сергеевич предложение отверг: мол, не будем подтверждать действенность их разведки. Ефим Павлович не особо и настаивал: его девизом всегда была строка из стихотворения Маяковского: «Сочтемся славою – ведь мы свои же люди, – пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм». Главное – чтобы дело делалось…
Впрочем, особое положение Средмаша обязывало находить подходы и выстраивать мосты доверия и взаимопонимания между большой наукой, инженерным корпусом, военными и высшим государственно-партийным руководством. Славский со временем научился разговаривать и правильно вести дело не только со строптивыми учеными, но и с «многозвездными» генералами, функционерами из ЦК партии, членами Политбюро. Сдерживая свой «будённовский» нрав, Ефим Павлович умел был «политичным» и обходительным, когда это надо было для отрасли.
В 1961 году состоялось совещание в Кремле на тему ядерного будущего страны, на которое пригласили Славского, Харитона, Забабахина, Сахарова и нескольких конструкторов СБЧ – специальных боевых частей. Рассказывает участвовавший в этом совещании начальник лаборатории ВНИИА (Всесоюзный научно-исследовательский институт автоматики им. Н.Л. Духова) Александр Белоносов:
«Затем Н.С. Хрущёв предоставил слово Е.П. Славскому. В своей 10‐минутной речи Е.П. Славский рассказал о работе Минсредмаша, о становлении отрасли, о том, какую большую помощь и поддержку отрасли оказывает Н.С. Хрущёв и что вообще, как отрасль, Минсредмаш сформировался благодаря Н.С. Хрущёву. Видно было, что слова Е.П. Славского доставляют Н.С. Хрущёву большое удовлетворение!» [33. С.176].
Можно ли такие эпизоды назвать «подхалимажем» Ефима Павловича? Думается, что скорее «политесом», притом что у атомщиков (в отличие от «армейских», аграриев, да и многих других профессиональных страт советского общества) действительно не было серьезных претензий к Никите Сергеевичу.
Славский, как ни крути, был человеком с «прямым позвоночником», не имевшим специального чиновного таланта изгибаться перед начальством. Чувствуя, что отрасль «на коне» в глазах государственного руководства, Ефим Павлович мог себе позволить и довольно дерзкие шутки. Так, в 1962‐м он прозрачно подшутил над самим «Никитой-кукурузником». Вспоминает один из разработчиков первых ядерных зарядов, сотрудник лаборатории Е.И. Забабахина в КБ-11, впоследствии доктор технических наук, лауреат Ленинской премии Борис Дмитриевич Бондаренко:
«При мне и при всем честном народе Славского одернул Никита Сергеевич Хрущёв. Происходило это на приеме в Кремле в марте 1962 года по случаю завершения большой серии испытаний на Новой Земле и на Семипалатинском полигоне. После официальной части пригласили всех участников отобедать здесь же рядом, в банкетном зале. Так вот, среди прочих выступавших вышел с речью и тостом наш министр Славский. Начал он свою речь буквально такими словами (мы с Юрой Трутневым сидели рядом за столом напротив Хрущёва, так что все хорошо было видно и слышно): «Вы, Никита Сергеевич, у нас самый крупный специалист! – и после паузы: – В сельском хозяйстве!» Никита после этих слов широко открыл глаза и сказал: «Ладно, хватит, Ефим, садись на место» [37].
Хрущёв, в свою очередь подшучивая над Славским, звал его иногда почему-то «Юхымом». И не забывал добавлять, что это он сделал Юхыма министром. Позже, на пенсии, отвечая на вопрос корреспондента, с кем легче из высшего советского руководства ему было работать, Ефим Павлович говорил так: «Легче всего было с Брежневым. Тот ни во что не вмешивался, да и мы развернулись уже вовсю, никаких руководящих указаний не требовалось. Сложно было с Хрущёвым – неоднозначный, яркий человек, но без намека на внутреннюю культуру. Да и ситуация была куда сложнее, чем при Брежневе: атомный порог повышался, надо было любой ценой выходить на паритет» [75. С. 377].
Несмотря на растущий год от года авторитет Славского, его отношения с властями были далеки от идиллии. Особенно непросто складывались они с министром обороны маршалом Дмитрием Устиновым. Два самых мощных и закрытых ведомства – военное
