РККА: роковые ошибки в строительстве армии. 1917-1937 - Андрей Анатольевич Смирнов

Приблизиться к пониманию причин такой живучести теоретического уклона в обучении тактике позволяет, на наш взгляд, наблюдение одного из наиболее талантливых русских полководцев Первой мировой войны генерала от инфантерии В.Е. Флуга. Разбирая в 1926 г. недостатки русского генералитета и стремясь выявить их корни, он указал, в частности, на присущее русскому «интеллигентному классу» чрезмерное развитие аналитического мышления в ущерб мышлению синтетическому – умаляющее «способность образованного русского человека к созидательной [умственной. – А.С.] работе и к «смотрению на дело в целом».

Флуг выводил отсюда стремление русских генералов критиковать получаемые приказы и неумение выработать единство оперативно-стратегических взглядов; мы же свяжем «чрезмерное развитие у русского интеллигента духа анализа»38 с таким, хорошо знакомым педагогам и учащимся явлением, как чрезмерное увлечение преподавателя мелочами, частностями своего предмета. Оно именно мешало «смотреть на дело в целом»: за частностями, за отдельными деревьями переставали видеть лес – то главное, ради постижения которого и нужно изучение частностей (именно эту тенденцию высмеивали в конце XIX в. офицеры русского флота, когда говорили, что, с точки зрения создателя теории девиации компаса капитана 1-го ранга И.П. де Колонга, «корабли строятся для того, чтобы было на чем устанавливать компасы и уничтожать их девиацию»39). В нашем случае забывали о том, что целью изучения юнкерами и офицерами тактики является подготовка не военного ученого, а командира, не эксперта-аналитика, разбирающего в тиши кабинета тактические этюды, а организатора и руководителя боя.

Если мы примем тезис В.Е. Флуга о перевесе у образованного русского человека аналитического мышления над синтетическим, то нам станут понятны и многие другие труднообъяснимые на первый взгляд реалии отечественной военной истории – реалии, о которых писал в 1930 г. генерал-лейтенант Е.Ф. Новицкий: «[…] Бедную Русскую Армию преследует сквозь века какой-то рок. Куда ни поглядишь, везде какая-то недоделанность, расчет на авось, бедность мысли, отсутствие расчета. Таковой была Отечественная война 1812 г., Крымская кампания, Турецкая война 1877–1878 гг., с этим вышли мы на Японскую войну и с тем остались» и в Первую мировую – в которой царил «хаос бесхозяйственности и бессистемности, свойственной нам вообще [выделено мной. – А.С.] и данной эпохе в особенности. Ведь так же обстояло дело и по всем остальным отраслям русской жизни!» Историк, продолжал (фактически солидаризируясь с Флугом) Новицкий, «стоит в изумлении перед нелепым грандиозным событием и в муках старается найти имена виновных» – а ведь «корень» такого положения вещей «таится в глубине особенности русского естества»40…

Нам станет понятным, например, почему русский Генеральный штаб – укомплектованный высокообразованными специалистами, приученными научно мыслить! – накануне Первой мировой так и не смог разработать научно обоснованную систему мероприятий по подготовке страны и армии к большой европейской войне и военную доктрину. «[…] У нас, – писал генерал-лейтенант Н.Н. Головин, – обращалось внимание на тот или другой вопрос; этот вопрос так или иначе разрешался, но того научно обоснованного синтеза [выделено мной. – А.С.], который имелся налицо во Франции или Германии, у нас не было». То же и с доктриной: «были попытки копировать немцев или французов», но не синтезировать свою. А так как «доктрина всецело обуславливается свойствами своей вооруженной силы и местными условиями», это «еще более придавало стратегии нашего высшего командного состава и Генерального штаба характер беспочвенности и схоластичности»; «за нее-то и пришлось платить реками лишней крови» в 1914–1916 гг.41

Станет понятной и та однобокость, с которой развивался в конце XIX – начале ХХ в. русский военно-морской флот – когда, для того, чтобы построить побольше кораблей, экономили на развитии системы базирования и судоремонта, на боевой подготовке и качестве боеприпасов. Непонимание того факта, что «военно-морской флот – это не только боевые корабли, а сложный многофункциональный комплекс», система, что «просчеты, ошибки, недостаточность в деятельности какого-либо одного из видов обеспечения может привести к тому, что боевые корабли не смогут решить поставленную задачу»42, – непонимание этого так же естественно вытекает из склонности к анализу, а не к синтезу, к частностям, а не к увязыванию их в систему, что и отсутствие военной доктрины и системного подхода в подготовке страны к войне.

Станет понятной и та бессистемность, с которой формировали в 1880-х – 1890-х гг. и собственно корабельный состав русского флота – когда корабли чаще всего «представляли собой совершенно случайные типы, необдуманные в целом [здесь и далее выделено мной. – А.С.] ни с тактической, ни с технической стороны», «случайный и недоношенный плод смутных более или менее односторонних идей и впечатлений», когда «Морской технический комитет, состоявший из пяти почти самостоятельных отделов по разным специальностям, весьма плохо согласовывал между собой различные, часто противоречивые требования своих отделов, и […] нередко тщательная, почти ювелирная отделка какой-либо второстепенной детали прилаживалась к грубому, топорно выделанному целому», а усовершенствования проекта заключались «в многих частичных изменениях, сделанных под влиянием разнообразных воззрений […] без достаточно продуманной связи между этими изменениями» – почему и «не увеличивали существенным образом боевой силы кораблей» (то есть того, ради чего и строятся эти последние. – А.С.)43. Только после Цусимского погрома «русские военно-морские специалисты поняли, что кораблестроительные программы должны иметь конечной целью создание оперативных соединений, связанных единым замыслом» (то есть поняли необходимость перейти от увлечения частностями к увязке частностей в единое целое, от анализа к синтезу. – А.С.)44.

Станет понятным и характерное для того же «доцусимского» периода истории русского флота пренебрежение оперативно-тактической составляющей подготовки морских офицеров – когда из военного моряка готовили техника, знатока частностей (кораблевождения или технических средств), а не тактика, умеющего применять систему оружия, которой является боевой корабль, умеющего так организовать перемещение корабля в пространстве и работу всех его технических средств, так синтезировать все возможности, предоставляемые корабельной техникой, чтобы добиться главного, ради чего существует военный флот – нанесения ущерба противнику.

Станет гораздо понятнее и склонность русских штабов времен Русско-японской войны к погрязанию в административных мелочах вместо выработки руководящих оперативных или тактических идей («Штабы, – отмечал изучавший состояние тогдашней русской армии преподаватель прусской Военной академии, – не находились на надлежащей высоте, так как занимались мелочами, а не настоящей работой»45). Сопоставим с наблюдением В.Е. Флуга свидетельство генерал-квартирмейстера штаба 3-й Маньчжурской армии генерал-майора М.В. Алексеева – отмечавшего весной 1905 г., что у работников штаба главнокомандующего Маньчжурскими армиями «нет общих идей, которыми управлялись бы их действия. Есть какие-то вспышки, обрывки мыслей»46. Перед нами яркое проявление преобладания аналитического мышления над синтетическим…

Станет хотя бы отчасти понятной и та