Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко

Зори на просеках

Родителям моим посвящаю

ПРИЗВАНИЕ

Передо мной сидел молодой худощавый человек в светло-коричневом костюме и рассказывал о себе.

Постукивали колеса поезда, отсчитывая метр за метром пройденный путь. А за окном мелькали березы, погруженные в утреннюю дрему, сверкала роса на траве, дымился пар на озерах.

На остановках полусонный проводник выходил в тамбур, отворял дверь, в вагон шумно вваливались, внося утреннюю прохладу, новые пассажиры с рюкзаками за спиной, с чемоданами в руках, с корзинами помидоров, грибов. Все это пассажиры местные, «пригородные», и едут они в областной центр. Народ шумный, веселый.

Мой собеседник прерывал рассказ, хмурился, а когда все рассаживались по своим местам и поезд трогался, продолжал.

…Так вот, у каждого из нас есть на земле такой уголок, куда нас влечет. Сначала я не понимал, что же там, куда я и сейчас еду, для меня дорого: извилистая, заросшая тальником речка, перелески с тетеревиными токовищами, журавлиные песни на заболоченных озерах или люди, работа?

На полустанке меня обычно ожидала подвода. Место кучера в ходке занимала Вера, дочь колхозного пчеловода, смуглая, черноглазая девушка, с длинной и тугой косой за плечами. Такую косу сейчас редко увидишь. Вера сухо бросала мне: «Здравствуйте. Садитесь», — и, натягивая вожжи, умело сдерживала горячего жеребца.

Я усаживался рядом с Верой в коробе, отбирал у нее вожжи, и мы ехали через овраги и перелески на пасеку, куда вели кривые заросшие проселочные дорожки. Там работал отец Веры, Арсентий Фомич.

Когда полустанок скрывался за лесом, Вера оживала, начинала петь песни, оживленно что-то рассказывать. Эти то грустные, то веселые песни всегда звучат в моем сердце.

Отец Веры хотел, чтобы его дочь стала инженером. Он считал, что инженер превыше всех. Агроном, врач, учитель в его понимании были на голову ниже инженера.

Он выбрал для дочери по совету друга институт железнодорожного транспорта и осенью отправил ее учиться.

Для меня заветным городом стал Новосибирск. Там жила Вера, оттуда я получал ее письма.

Когда я по работе приезжал к Арсентию Фомичу, он неторопливо вынимал из шкафа папку с письмами, бросал на стол.

— На, читай. Все от нее. Не забывает стариков.

Вера писала об институте, преподавателях, студентах. Но в каждом письме сквозила тоска по родному дому. Ее угнетала городская сутолока, каменные громады домов, грохот машин на улицах. Арсентий Фомич уверен был, что все это пройдет и что со временем ее за уши не вытянешь из города. Там все условия. О дровах, о воде и думать не приходится. Рай, а не жизнь.

— Ну, как? — спрашивал он меня, когда я отрывался от писем.

— Грустит.

— Пустяки. Привыкнет.

Мотая седеющей головой, как бы удивляясь девичьему легкомыслию, он, притворно вздыхая, говорил:

— Заметил: о тебе — ни слова, варначка этакая. Ну, ясно: там столько студентов, что ей некогда думать о нас. Но пусть знает, что, пока я жив, замуж пойдет только с моего разрешения. Думаю, что зять тоже инженер будет. Это как пить дать. Вот так: не было ни шиша, да вдруг два гроша. Наша родовая должна перейти в городскую сословию.

И он как-то смешно задирал голову и прищуривался, как будто хотел рассмотреть среди замысловатых узоров расписного потолка воображаемого зятя-инженера.

— Ну, а ты? Не женился еще? Пора, пора! Тебе, конечно, надо подыскать поскромнее, попроще: агрономшу, учителку.

Я благодарил его за совет.

Фомич, вероятно, и сам рассчитывал перебраться в город. Он охладел к работе, в ульи заглядывал редко. В пасечном домике где попало были разбросаны рамки с сотами, воск валялся прямо на полу, медогонка не вымыта. Мухи прямо-таки одолели.

Картина неприятная. Я сердился и пробирал Арсентия Фомича.

Он отмалчивался, сознавая, что я прав и что с Верой ему было легче работать. Но вообще говоря, считал, что о пчеле, собственно, знать нечего, и столько, сколько надо, он уже давно знает. Поучения его только раздражали, дескать, яйцо курицу не учит.

Летом домой на каникулы приехала Вера. Я, как и прежде, отправлялся на утреннем поезде до полустанка с огромными тополями, а там в ходке меня ждала Верочка… И снова — извилистые дороги между перелесками, поля и луга, снова улыбки, песни, разговоры, счастье без меры. И мы боялись: не лишку ли… Когда человек полон счастья, то он боится потерять его.

Верочка работала на пасеке, помогала отцу, а вернее сказать, наоборот, отец помогал ей. Она хорошо знала пчеловодство, любила это дело, и Арсентий Фомич добровольно становился ее помощником.

С приездом дочери старик как бы подобрел, потакал ее прихотям, молчал, когда Вера делала не так, как он бы делал. Даже со мной был мягче.

— Ну, как теперь на пасеке? Что ж не придираешься к молодому пчеловоду? Аль у нее спорятся дела лучше, чем у меня?

— Не хуже, Арсентий Фомич.

— Ну, ну. Пусть потешит душу. А то скоро возьмется за большую работу, станет казенным человеком, одним словом, транспортом будет заворачивать. Коль пойдет все на лад, так и в министерство попасть может, — подмигивал он мне. — Бывают же женщины министрами. А?

— Бывают.

— Вот то-то и оно. А, поди, не лучше Верки?

Если Вера слышала такой разговор, то кричала:

— Папа! Принеси стамеску, разожги дымарь. Будешь ли ты мне помогать? Вот пожалуюсь председателю колхоза, он снимет тебя с работы, а в помощники я возьму Сережу.

— Ну, тогда у вас пойдут дела.

— Конечно. Согласен, Сережа?

Еще бы! Я пошел бы к ней в помощники, честное слово!

Как-то тайком от Веры Арсентий Фомич вынул из ее сумки зачетную книжку, протянул мне.

— Давай-ка провизируем, проверим, как она старается.

Вера училась хорошо, ни одной тройки.

— Молодец, но еще не полностью. Не хватает у нее моей настойчивости, — делал он заключение. — Стонет все. Институт не нравится. Лучше бы в сельскохозяйственный… Вон какая!

Вера навела на пасеке порядок. Около каждого улья срезала дернину, насыпала песку, побелила пасечный домик, выставила окна и затянула их марлей, чтобы не залетали пчелы. Вокруг старых яблонь вскопала землю. Она не сидела ни минуты без работы. В колке обнаружила старый полуразвалившийся колодец, пошла к председателю колхоза Орлову и добилась, чтоб колодец вычистили. Верочка торжествовала:

— На пасеку не надо возить воду, она рядом.