Древняя Русь: имидж-стратегии Средневековья - Илья Агафонов
В этом послании Вассиан в красках расписывал Ивану, почему тот может и должен воевать с правителем Большой Орды ханом Ахматом, пусть даже тот и «царь». Вот что писал Вассиан, вторя сомнениям Ивана Васильевича: «Под клятвою есмы от прародителей – еже не поднимати рукы противу царя, то како аз могу клятву разорити и супротив царя стати». Но тут же архиепископ спорит с этой мыслью, доказывая, что клятва бывает по нужде, а значит, она ложная, что царь может быть и не «царь», а хищник, богоборец и разбойник, и что по благословению собора и митрополита любое деяние будет богоугодным. А потому преступить клятву и спасти родную землю будет куда более богоугодным делом, чем соблюсти клятву и потерпеть горесть от такого царя. Тем более, заканчивает Вассиан, «Батый пришел разбоинически и поплени всю землю нашу и поработи, и воцарися над нами, а не царь сый, ни от рода царьска». То есть не царь Ахмат, как не был царем Батый. А значит, иди, князь, не бойся нарушенной клятвы. Бог поможет.
Такой подход к изображению правителей Улуса Джучи и монгольского владычества с конца XV века и закрепляется в летописании и литературных произведениях. Но даже так правители Орды все равно остаются «царями» вследствие традиции.
Красочные эпитеты, указывающие на языческую религию монгольских ханов, употреблялись применительно к ним и в летописных сводах, однако без царского титула. При этом данные эпитеты не являются новыми для русской письменной традиции в принципе, так как являются адаптацией византийских канонов о «нечестивых царях», которые, хоть и обладали царским титулом, не являлись истинными идеальными царями ввиду того, что не придерживались или истинной христианской веры в принципе или же являлись еретиками.
Кроме монгольских ханов единой ли Золотой Орды, или же ее независимых частей, царями именовались также и упомянутые турецкие султаны. Ответить на вопрос, почему «безбожные салтаны» стали внезапно именоваться царским титулом, может «Повесть о взятии Царьграда турками» за авторством Нестора Искандера, описывающая события 1453 года. На протяжении этой повести постоянно делается акцент на безбожности, бесчестности и «поганости» предводителя турецкого войска – «Магомета-салтана», однако в определенный момент он теряет свои «поганые» качества, приобретая царский титул, которым одаривает его автор. В данном эпизоде Мехмет II обходит бывший императорский дворец Буколеон уже после падения Константинополя и открывает для себя библиотеку, в которой среди множества книг находит «мудрость Константина Великого» или «мудрость первых царей греческих». После усвоения этой мудрости Мехмет, теперь уже именуемый царем, говорит о том, что ромеи растеряли свои устои, доблесть и веру, позабыв заветы Константина Великого. При этом важно понимать, что через Мехмета с упавшей Византией как бы говорит сам книжник, создатель этой повести, развивая через слова сокрушителя Ромейской державы идеи о причинах падения Византийской империи.
Цари «римские»
Казалось бы, все понятно – на Руси и в России было два вида царей. Сначала авторитетом была Византийская империя, затем империя Монгольская, а позже – ее наследники в лице Улуса Джучи и его осколков. Однако вариаций царей в русских летописях, житиях и хождениях было гораздо больше.
Довольно часто в древнерусских памятниках встречаются упоминания императоров Древнего Рима, таких как Домициан («Дементиан»), Адриан («Андриан»), Аврелиан, Деций, Нерон, Веспасиан и, конечно же, Октавиан Август. Все они носят царский титул, однако появляются лишь для сравнения или развития какой-то особо важной политической мысли. Древнерусские книжники не ставили себе целью рассказать историю античного или ранневизантийского прошлого. Такое углубление в историю встречается редко и лишь в самом конце XV–XVI веке. Обычно появление римского императора означало три вещи:
1) случилось какое-то событие, к которому можно привязать аналогичный сюжет из древнейшей истории;
2) очень крутого князя надо сравнить с не менее крутым римским императором;
3) случилась какая-то неприятность, аналогию с которой можно провести в связи с упоминанием не самого приятного римского императора.
Так, в «Повести временных лет» под 1065 годом говорится о появлении в небе кровавой звезды, в связи с чем летописец вспоминает о разного рода стихийных бедствиях, провозвестником которых и является кровавая звезда, случившихся в правление различных «царей»: Юстиниана, Маврикия, Константина Иконоборца и Нерона. А в житии Александра Невского, наоборот, для описания храбрости новгородского князя используется сравнение его с римским императором Веспасианом: «храбр же он был как царь римский Веспасиан».
Сам факт того, что русские книжники были знакомы с древнеримской историей через переводную литературу, говорит о многом. Начитанному человеку легче подбирать нужные сюжеты и примеры, пусть даже они и не несут каких-то отдельных коннотаций. В случае правителей Древнего Рима вплоть до Константина Великого все императоры были язычниками. А потому возводить их в пример как абсолют идеального государя было нельзя. Зато можно было апеллировать к их светским качествам: храбрости, мудрости или отваге. Тем более что с языческими правителями самой Руси так тоже делали. Уже упомянутый Иларион в «Слове о законе и благодати», говоря о князьях Игоре и Святославе, писал, что они «мужеством и храбростью прославились в странах многих и победами, и крепостью поминаются ныне». А в «Степенной книге царского родословия», составленной во второй половине XVI века, языческие предки Ивана IV и вовсе стоят в одном ряду с его христианскими родственниками. С поправкой на их языческий статус, конечно. Не отвергать же их, в конце концов.
Куда лучше в рамках древнерусской политической теории устроился римский император Октавиан Август, образ которого тесно связан с сюжетами «Третьего Рима». Сама концепция весьма хороша, объемна и не очень корректна в том смысле, как обычно интерпретируют ее появление. Однако, если говорить о литературных памятниках конца XV – первой трети XVI веков, Октавиан Август там фигурирует неоднократно.
Все началось с послания киевского митрополита Спиридона «О мономаховом венце», где впервые появляется идея, обосновывающая преемственность царского титула Московского князя Василия III Ивановича от императоров Античного Рима, во‑первых, через Владимира Мономаха и полученный им от василевса Константина IX царский венец и другие регалии, и, во‑вторых, по линии наследования от Рюрика, объявляемого Спиридоном – потомком некого Пруса, которому Октавиан
