На утренней заре - Григорий Иванович Барыкин
От горьких мыслей на душе у рыболова станет смутно, смутно…
* * *
Как-то в первой половине июля жена сказала Капитонычу:
— Сходил бы ты, старичок, на речку да порыбачил. Давно пирога из свежей рыбы не ели.
— Какая сейчас там рыба? Одна мелкота для кошки, — хмуро ответил Капитоныч.
— А ты сходи, испытай… Сам же всегда говорил, что рыбацкое счастье изменчиво. Вдруг хорошая и клюнет! Много ли нам надо? Килограмм рыбешки-то поймаешь, — и пирог. Только обязательно рыбу неси, тесто готовить буду, — сказала Анна Степановна.
Постоял рыболов, подумал. Защемило у него под ложечкой, потянуло на Миасс с прежней силой… Авось, добрая рыбка появилась!
— Ладно уж, схожу, — согласился он.
Пришел Петр Капитоныч на место, забросил удочки. Вроде все кругом, как и раньше. Тихо катится речка, играя на солнце серебром мониста. Хрипло надрывается коростель на мокрых лугах. Шуршат крыльями синие стрекозы, гоняясь друг за другом у куртинки осок… А рыбы как не было, так нет! Тормошит и объедает насадку какая-то мелочь. Ловились только пескари сантиметров по десять — двадцать длиной. Вытащит Капитоныч такую добычу и разглядывает, словно первый раз повстречался… Тело брусковатое, песочного оттенка. Глаза с желтинкой, а по верхней части туловища и плавничкам рассыпаны черноватые пятна. В углах рта по усику, а нос толстый, как… у их бывшего кладовщика Семена Васильевича.
— Кому ты нужен и зачем на крючок вешаешься? — сердито спросит старик пескаря, бросая в ведерко.
…Уж солнышко высоко поднялось. Забеспокоился Капитоныч. «Перестоится тесто у старухи, уж лучше сходить в магазин, да купить камбалы либо морского окуня», — лезли в голову мысли.
Вдруг поплавок у правой удочки медленно пошел к прибрежной траве и скрылся в воде… Капитоныч сделал подсечку и почувствовал, что на крючке крупная рыба… Вмиг преобразился. В глазах вспыхнул огонек, рука окрепла. Он начал уверенно вываживать сильно сопротивлявшуюся добычу. То при натянутой снасти отпустит ее подальше, то плавно сдержит и поведет к себе. Капроновая леска булатной сталью резала воду и пела. Вот именно пела! Такую песню не каждый слышит и понимает. Но вот сдалась-таки рыбина, подошла к берегу, где опьяневший от счастья рыболов принял ее подсачком…
— Линь! Ох ты, радость моя! Да как ты меня уважил! А хорош, килограмма на два… Вот и пирог-пирожище! Ну, не бейся, не бейся дружок, дай я на тебя погляжу, — суетился Капитоныч.
А линь растянулся на траве жирной лепешкой и, раздувая яркие жабры, косил рубиновым глазом, топорщил усики. Весь-то он словно отлит из червонного золота с зеленоватой поволокой. Только брюхо серое, а плавники темные…
— Красавец ты мой! — сказал опять Капитоныч и хотел взять драгоценную рыбку, чтобы опустить в сетчатый садок у берега. Линь встрепенулся, и на анальный плавничок у него тонкой цепочкой вышла мелкая желтая икра…
Капитоныч вздрогнул, словно кто толкнул его под бок. Растерянно прошептал:
— Самка… икрянка!
В голове старика зароились, затанцевали разные мысли. Из прочитанных книг он вспомнил, что одна самка линя может иметь от трехсот до шестисот тысяч икринок. Что мечут они свою липкую икру как раз сейчас, при температуре воды восемнадцать-двадцать градусов.
— Как же теперь? Вот ведь задача-то какая…
Он вспомнил также, как браконьеры уничтожали здесь самок линей ряжевыми сетями во время их икромета, отчего и обезрыбел родной Миасс. И сердце у него тревожно сжалось, руки задрожали.
— Может, ты последняя в реке осталась, а я… а я на пирог тебя словил! — сказал опять старик в тяжелом раздумье. Присел перед икрянкой на корточки, для чего-то дотронулся заскорузлым пальцем до ее холодного, липкого тела.
— Нет, не надо мне икряную рыбу. Живи на здоровье, да… линят разводи! — наконец решительно заявил Капитоныч.
Он бережно поднял икрянку, поднес к воде, отпустил. Рыба повернулась вверх спиной, справилась и ушла в темную глубь Миасса…
…Капитоныч больше рыбы не ловил. Направился домой. И хотя он шел без добычи, всю дорогу улыбался, что-то бормотал в сивую бородку. На душе старого рыболова было легко и радостно, как в большой праздник.
БЕЛЫЙ КЛОК
Ивану Федоровичу не сидится дома. Вот и нынче он уже в который раз приходит в Аракульский пионерский лагерь. Этот худенький, подвижный старичок рассказывает то о жизни народа до Октябрьской революции и гражданской войне на Урале, то о природе и ее охране. Ребята любят деда, и в лагере он избран почетным пионером…
Сегодня, отправившись с отрядом за грибами, дед провел ребят по Аракульской горе до скалистой вершины, называемой «шиханом». Детям очень хотелось посмотреть здесь на каменные «Чаши эльфов».
Они долго любовались причудливыми памятниками природы.
— А вон та скала совсем как мохнатый медведь! — сказал кто-то из ребят.
— Иван Федорович, а медведи есть в этих лесах? — задала вопрос одна девочка с русыми косичками.
— Раньше водились… Еще в 1905 году, когда мне было восемнадцать лет, я участвовал в охоте на медведя. Убили мы его во-о-он там, левее, у озера Иткуль…
— Ой, как это интересно! Расскажите, Иван Федорович, расскажите! — дружно запросили ребята.
И почетный пионер рассказал…
— В то время я работал на Воздвиженском стекольном заводе, что на берегу озера Синара, а в свободное время охотился. И вот появился в наших лесах медведь. Хищник был старый, опытный и… с отметинкой. У него на левом плече имелся старый шрам от драк с другими зверями, и в этом месте рос большой пучок седых волос, за что его и прозвали — Белый клок.
Не мало тогда пролили слез воскресенские женщины, оплакивая задранных медведем коров и лошадей!
В ту осень мой дядя недалеко от своего покоса нашел его берлогу. Косолапый лежку-то на зиму изготовил, но где-то еще бродил, не ложился. Дядя не был охотником и о своей находке ни с кем не говорил. А когда выпал снег и установился санный путь, он, поехав за сеном, вспомнил о медведе и решил по простоте своей проверить, залег ли зверь. Остановил лошадей, крикнул сыну:
— Стой, Алешка! Подожди меня здесь, я сейчас…
Поманил за собой дворовую собачонку Катышку и направился в горку. Не доходя до чела[3] берлоги метров пятнадцать, остановился. Достал из-за пазухи кусок хлеба, показал его собаке, крикнул: «Возьми, Катышка!» — и бросил хлеб к берлоге…
Чутко спавший зверь, видимо, заслышал голос человека, насторожился. А потом, видать, учуял и подбежавшую собаку. И
