Нефритовая лиса - Крис Велрайт

— Тогда пусть меня выберет кто-то другой. Ты ведь не единственный, кто хотел бы меня заполучить. Я права? Пусть уж лучше меня тогда сожрут.

Янтарные глаза сузились, медленно сомкнулись и вновь распахнулись. В них всё так же не отражалось ни одной человеческой эмоции. Но Ицин показалось: сам этот жест напоминал, как человек недовольно отворачивает голову от неприятного ему условия.

— Я люблю, как смердит страх и ненависть, — продолжало оно. — Они прекрасны, как ядовитые цветы, что дурманят ароматом. Но страх часто делает человека трусливым. А мне это не нужно.

— Но тебе нужна я, — с вызовом ответила Ицин. — Как и всем другим, кто пришёл сюда за даром.

— Отдать себя можно кому угодно. — Существо говорило спокойно. — Они сожрут тебя и выплюнут кости. Потому что никто другой не захочет тебя в слуги с твоей злобой, с твоей ненавистью, с твоим гниющим сердцем. Я один умею сделать из такого человека инструмент.

Ицин было страшно, и это было видно в каждом вздохе, но она старалась не показывать слабость. Отчаяние и понимание, что вариантов у неё почти нет — либо быть съеденной, либо подчинённой — рождали в ней дерзость.

— Если ты единственный, кто может сделать меня полезной, — сказала она, сжимая зубы, — значит, ты нуждаешься во мне больше, чем готов признать. Значит, примешь мои условия.

Оно не злилось, не бросалось на неё, как другие. В его облике не чувствовалось ни ярости, ни раздражения, ни даже любопытства. Ничего, что хоть отдалённо напоминало бы знакомую человеческую эмоцию. Перед ней стояла тьма, равнодушная и безжалостная. Её невозможно было предугадать, невозможно прочесть её мысли.

Существо шагнуло ближе, и костры вокруг погасли, будто их свет теперь принадлежал только ему. Янтарные глаза вонзились в нее. Казалось, он видел её насквозь: разглядывал каждую мысль, вдыхал каждое чувство, будто втягивал их в себя вместе с воздухом. Его взгляд проникал в самые потайные уголки желаний, туда, куда даже она сама боялась заглянуть. И он ждал. Не двигался, не говорил — только ждал.

Это ожидание было страшнее любых слов. Будто каждое мгновение молчания он натягивал её нервы, как струны, проверяя, когда они лопнут.

Она не знала, чего ждать. Сейчас он кинется на неё? Разорвёт на куски? Или он ждет упадёт ли она на колени, расплачется, закричит от ужаса, покорно примет свою участь?

Молчание давило сильнее любого крика. Нервы Ицин натянулись до предела и губы сами разжались. Ее голос сорвался, дрожащий, но злой:

— Ну говори же! Хочешь слугу? Хочешь жертву? Так скажи прямо! Или молчишь потому, что ждёшь, что я упаду на колени и стану умолять? Или потому, что тебе гордость не позволяет принять мои условия? Думаешь, я не смогу кинуться в пасть другому чудовищу? Думаешь я боюсь смерти? Так смотри внимательнее! Мне нечего терять! Зато тебе есть, раз я тебе так нужна!

— Хочешь условий? — наконец спокойно ответила существо, и в голосе зазвучала странная притворная «нежность». — Ты права. Ты мне нужна в мире людей. Ты мой голос. Моя воля. Мой инструмент. Но мне нужен верный слуга. Тот что будет делать то, что я говорю. Без пререканий. С полной, слепой верностью.

Янтарные глаза сверкнули, тьма внутри них словно расширилась, втягивая в себя пространство вокруг

— Но так как я знаю людей… и цену их верности… а еще теперь я знаю все, чего ты хочешь и что представляешь из себя… Я дам тебе то, что ты хочешь.

Последние слова прозвучали тихо. Почти ласково. Но Ицин ощутила странную тяжесть, вместо радости от получения желаемого. Она не верила, что у нее получилось.

— Ты — дар, — продолжил он. — Я готов принять его, а ты — отдать. Но сделка состоится только при одном условии: дай человеческую клятву — ту, на которую способна именно ты. И если она мне понравится, то ты получишь, что желаешь.

Такое условие показалось Ицин странным. Согласиться лишь потому что понравится клятва?Ицин продолжала всматриваться в глаза существа, ища ответов на свои вопросы. Но они были ослепительно яркими, жёлто-янтарными, как лампы, в которых не горит ни огонь, ни душа. И в них снова не было никаких эмоций. Ни интереса, ни гнева, ни злобы. Только свет, такой резкий, что резал зрение, будто она заглядывала в раскалённый металл. И всё же, именно это существо предложило ей то, что никто другой уже не мог. Она получила условие. Сделку. Шанс. Не все ли равно, насколько то было странным?

Если он действительно даст ей силу. Если позволит жить среди людей. Если поможет вернуть всё, что было отнято, отомстить, стать собой, то, на самом деле, она готова на все. Заплатить верностью. Или продать остаток себя, если взамен получит достаточно, чтобы выжить и победить.

Но потом… — мелькнуло в ее голове. — Потом, когда я научусь быть сильной сама…

Ицин кивнула. Она была согласна. Но не знала, как приносить клятву существу из другого мира.Да так, чтобы та ему еще и понравилась. Она вспомнила, как когда-то, в доме её отца, воины становились на колени, склоняли голову и произносили слова верности. Они звучали твёрдо, просто, но в них было всё: долг, служение, готовность умереть. И она повторила их, стоя перед этой тенью, перед этой безликой мощью, чувствуя, как костры мерцают от напряжения воздуха:

— Я клянусь, что не будет у меня иного господина, кроме тебя.

Клянусь, что моя жизнь длится до тех пор, пока она служит господину.

Клянусь не пререкаться, не отступать, не скрывать мысли.

Клянусь не просить, если не позволено. Не брать, если не велено.

И клянусь, что, если предам — моя плоть обратится в пепел, а имя моё забудется.

Она выговорила это ровно, твёрдо. Голос был глухим от напряжения, но уже не дрожал.

Это было всё, что у неё осталось.

Имя. Речь. Клятва.

И теперь они принадлежали ему.

Глава четвертая

Ицин очнулась на холодном камне камеры. Голова гудела, тело ныло, рот пересох. Никакого чуда не случилось. Она всё ещё была здесь, грязная, в потрёпанной одежде, с царапинами на коже, с тем же запахом пыли, сырости и ощущением безнадёжности.

Решётка не исчезла. Цепи времени не разомкнулись. Она всё ещё была узницей.

Послышались шаги — тяжёлые, ритмичные. По знакомому скрипу и покашливанию она поняла: стражник.