Знак Огня - Артём Сергеев

Таким манером у меня получилось добраться до родимых сталинок немного раньше, минут на пять раньше, и вот я всё же прибавил шагу, выйдя с протоптанной, кривой тропинки на прямую, ровную дорогу, ведущую прямо к дому, вот уже стали видны наши окна, темно в них было, и вот показался двор, не было в нём белого «Лексуса», но тут меня окликнули и я вздрогнул, потому что не почувствовал я, при всех своих новых возможностях не почувствовал ничего, в общем, пропустил я засаду, стыд и позор.

— Даня! — с облегчением услышал я негромкий старческий голос и тут же поморщился в досаде, надо же, совсем забыл про бабу Машу, а ведь обещал, — я тут, на лавочке! Иди сюда, касатик!

И я, усмехнувшись на касатика, в несколько быстрых, беззвучных шагов, прямо сквозь пропустившие меня без шума кусты, одним мощным рывком предстал перед бабой Машей. Зачем я это сделал, не знаю, никогда я так раньше с ней не шутил.

— Охти ж мне, господи! — всплеснула руками она и, отпрянув от меня, чуть не завалилась назад, — Даня, ты ли это? Да что ж это деется-то?

— Я, баб Маша, я, кто же ещё, — и мне пришлось быстро присесть рядом с ней на лавочку, чтобы придержать её за плечи, — и это, как говорили в ваше время — русски девушка, оставь бояться, японски сордат испорнен добра!

— Именно так они и говорили, нехристи, — баба Маша на удивление быстро пришла в себя, — чтоб им ни дна, ни покрышки. Рычали всё в словах, нет у них буквы «Л», а уж пакостные до чего были! Мы их тогда макаками называли по их заслугам, чтобы ты знал.

— Это где же вы их застали, — у меня от удивления даже собственные проблемы отошли на второй план, — или вы там были, на том берегу, в этой, как её, Маньчжоу-Го?

— Нет, здесь, — и она пристукнула крепким кулаком мне по коленке, — здесь застала! И контрразведку их застала, и как они людей под лёд совали да в прудах топили, тоже застала!

— Это ж сколько вам лет? — и я обалдел ещё больше, — сто двадцать, что ли?

— А сколько ни есть, — и она снова пристукнула кулаком, — все мои! И вот ведь какой народ сволочной, японцы эти, даже тут меня с панталыку сбили! Это ведь я должна была начать тебя расспрашивать!

— Да чёрт с ними, — искренне сказал я, — с японцами этими, а вам и правда сто двадцать лет? Как такое может быть?

— Может, Даня, — помолчав, ответила мне баба Маша, на что-то решившись, — и скоро, даст бог, поймёшь, каким именно образом. И не сто двадцать, а больше, хоть и ненамного, в два раза всего примерно, вот тебе и вся моя правда.

— Дела, — и я ошарашенно пожал плечами и замолк, не зная, что делать и спрашивать дальше.

— Вот и правильно, вот и помолчи, — одобрила она моё замешательство, — дай я сама посмотрю, мне так понятней будет. Вот как днём посмотрела, так и сейчас давай. А то ведь изменился ты сильно, а не должен был. За день-то всего!

И я дал, чего ж не дать, раз просят, тем более что баба Маша, как видно, что-то знала и понимала во всей этой, как выразился Васька, мистике, хотя в то, что ей больше двухсот лет, не верилось совсем. Даже после всех сегодняшних чудес не верилось. Вот, кстати, хорошее слово мистике на замену, это же вроде Славка так выразился, спасибо ему.

Так что я спокойно развернулся на лавочке, чтобы глаза в глаза, чтобы не отводить их, и сразу же почувствовал, что всё идёт совсем не так, как днём. Если днём я провалился в чужой взгляд весь, целиком, как доверчивый ребёнок, если днём я ощущал её взор как что-то огромное, мудрое и с готовностью открывал ей всю свою душу нараспашку, то сейчас всё вышло у нас по-другому.

Я сидел и со спокойным вниманием, отстранённо, немного со стороны наблюдал за тем, как баба Маша пытается проникнуть мне в голову чем-то холодным и не очень-то приятным, чем-то, напоминающем медицинский блестящий инструмент, и как со скрипом, с большой натугой у неё это выходит, но выходит только потому, что я позволяю ей это делать.

И я впустил её к себе, но недалеко, всего лишь, как говорится, на полшишечки, чтобы не испугать ненароком, а уже потом, когда она немного освоится и успокоится, когда я покажу ей своё дружелюбие и доверие, причём именно к ней доверие, да когда пойму сам, что мне от этих её взоров вреда не будет или что я сумею в случае чего их отбить, вот тогда я ей и приоткроюсь полностью, в надежде на то, что получу правдивые ответы на свои вопросы.

Но из нас двоих крепким орешком оказалась именно она, куда сильнее меня или мужиков в бригаде, кремень самый настоящий, а не баба Маша, и спокойна она была, как удав, и спокойствие её никуда не делось, как бы она меня ни рассматривала, а ведь я открывался ей, сражённый её безмятежностью, всё больше и больше, но не брало её ничего, ну, разве что только деятельный интерес усиливался.

И даже эта хвостато-полосатая сволочь, что под конец решила показать себя, возмущённая таким нескромным любопытством, он ведь выскочил к ней на прощание, с рёвом и рыком, скаля зубы и во весь рост, так вот, он как выскочил, так и обратно заскочил, ничего не добившись.

И ещё, я ведь тоже кое-что про неё понял, это ведь в две стороны работало, пусть и не сильно, но понял. И что сильна баба Маша, и что мало чего она боится, и много чего умеет такого, о чём и подумать-то нельзя, и ещё, самое главное, что она больше косит под старушку, чем ею является, просто жить ей вот так удобнее, взглядов и разговоров меньше, старушкам же многое прощается, а возможностей для своих дел куда как больше.

— М-да,