Нефритовая лиса - Крис Велрайт
— Но ты ведь могла бы заработать и выкупить себя.
— И что? — Чжа взглянула на неё, щурясь. — Чтобы потом вернуться туда, где всё снова начнётся заново? Лучше уж остаться в месте, где хотя бы понимаю, как всё устроено. Здесь я — Чжамэн. Я знаю свою роль. Знаю, что будет завтра.
— Но разве тебе не хочется… чего-то другого?
— Другого? — она с усмешкой глянула на Ицин. — Тебе легко говорить. У тебя когда-то была семья, имя, книги и сладкие плоды в саду. А у меня? Моя свобода — это скамейка у дверей кухни и чашка тёплого риса. И, знаешь, это куда больше, чем было у меня раньше.
Ицин замолчала. Она не знала, что ответить. Всё внутри сжималось от этих слов. Её прошлое сейчас казалось таким далёким и нереальным, как сон.
— Ты так говоришь, потому что жизни не знаешь, — буркнула Чжа.
— Знаю! — обиженно отозвалась Ицин. — Я знаю, как унизительно для девушки работать в таком месте. И про многое другое я тоже знаю. Пусть я и жила в богатстве, за четырьмя стенами, но я общалась со слугами, у меня были учителя, и я читала книги.
— Ах, книги! — усмехнулась Чжа. — Ну да, это ведь всё меняет! Какие книги ты читала? Думаешь, отец не знал, что ты их читаешь, и не держал там только те, что считал нужными и допустимыми для тебя? А учителя? Что они тебе рассказывали — о своей провинции? А о нашей? Откуда ты знаешь, что они не говорили только то, что сами считали правильным, а остальное скрывали? Всё, что ты знаешь про жизнь — с чужих слов, так что не тебе нас уму-разуму учить.
Чжа высыпала горсть семечек на ладонь, протянула ей.
— Держи. Полезно для рожи. А то от твоих страданий скоро вся кожа облезет.
Ицин усмехнулась и взяла пару. Она больше не злилась на Чжа. Они сидели молча, спина к спине, глядя на тусклое небо над крышами, и мир вдруг стал хоть немного менее пугающим.
Передохнув, они встали с кряхтением, посмеялись, потянулись и направились к комнате Ицин. Там их уже ждали: иголка, нитка и груда изорванной одежды, которую нужно было штопать. Работа монотонная, кропотливая, но зато позволяла немного отдохнуть от вёдер и зловонных горшков.
— А знаешь что? — вдруг оживилась Чжа. — Хочешь узнать, что там, за стеной, по вечерам?
— Что именно? — настороженно переспросила Ицин.
Чжа хитро прищурилась. Они как раз снова шли по узкому коридору, и из-за тонких стен доносилась привычная вечерняя какофония: звон бубенцов, щипки струн, прерывистый смех мужчин, шепотки, вздохи.
— Гости, — сказала Чжа, кивая на звук. — Они веселятся. Но если хочешь — можно подглядеть.
— А… можно? — в голосе Ицин зазвенел интерес, смешанный с тревогой.
— Гостей нельзя тревожить, и нас они видеть не должны, — напомнила Чжа. — Но это не мешает нам наблюдать за ними. Пойдём.
За то время, что Ицин пробыла здесь, она уже выучила несколько простых, жёстких правил, которые следовало соблюдать беспрекословно:
Служанки — тени.
Они не должны попадаться на глаза гостям. Они движутся по коридорам, когда никто не видит, убираются только в отсутствие клиентов и не подают голос, если их не спрашивают.
Никогда не смотреть гостям в глаза.
Даже случайный взгляд может быть воспринят как вызов или дерзость. За это карают — иногда хозяйка, иногда сами гости.
Без имени — ты никто.
До тех пор, пока хозяйка не даст имя, девушка остаётся пустым сосудом. Она не имеет права надевать нарядную одежду, красить губы, пользоваться благовониями. Её имя — долг.
Говорить только по делу.
Никаких личных разговоров, никаких вопросов, особенно с мужчинами. Болтливость — признак дурного воспитания, и здесь её наказывают.
Никогда не спорь.
С кем бы ты ни разговаривала — будь то другая девушка, хозяйка или старшая служанка, — спор воспринимается как бунт. А за бунт тут платят болью.
Любая вещь может стать «долгом».
Одежда, посуда, украшение, разбитая чашка — всё, что ты испортила моментально увеличивает твой долг перед хозяйкой.
Поэтому Иицн поразилась предложению поглядеть на гостей, но любопытство победило страх.
Чжа провела Ицин через внутренний двор для слуг, где в тусклом утреннем свете громоздились кадки с бельём, сушились связки душистой травы и копошились повара в задней кухне. Всё это они проскользнули молча, будто были дымом, а не живыми людьми. Когда стража отвернулась, Чжа резко рванула Ицин за рукав.
— Быстро, — прошептала она. — Пока они болтают.
Они юркнули в полуоткрытые ворота, ведущие к парадной части сада, и спустя пару мгновений уже шагали по дорожке из круглых камней, между плодовых деревьев. Ветви склонялись низко, в мягкой тени алели персики, свисали гроздья алых плодов. Фонарики висели на верёвках, лениво покачиваясь от ветерка. Ицин чуть не задела один из них плечом, но Чжа успела перехватить её и приложить палец к губам.
— Голову ниже. И шаг тише.
Они обогнули беседку, проскользнули за изгородь, обогнули постамент с садовым божеством, и наконец добрались до одной из пристроек. Это была старая чайная, давно не использовавшаяся по назначению. Чжа отперла деревянную дверцу, пропихнула Ицин внутрь и закрыла её за собой.
Внутри чайной пахло пылью и прелыми циновками. Пол скрипел под ногами, стены были обиты выцветшим шёлком, кое-где порванным мышами. Чжа сразу же прошла к углу, где старый комод частично прикрывал нишу.
— Помоги, — прошептала она.
Они вдвоём отодвинули комод, за которым открылась узкая дверца — скорее, потайной люк, закрытый на резную щеколду в форме лепестка сливы. Чжа ловко подняла защёлку, и за ней открылся короткий, тёмный коридор. Воздух внутри был тёплым, пахло рисовой бумагой и древесным дымом.
— Это служебный ход, — шепнула Чжа. — Использовался для незаметного входа танцовщиц и слуг в зал. Его давно никто не чистил, поэтому смотри — не чихни.
Они пробирались вперёд, почти пригнувшись. Сквозь щели в деревянной перегородке просачивался тёплый свет и доносились приглушённые звуки: щёлканье вееров, звон чашек, негромкий смех и переливчатая музыка струнных.
— Ещё чуть-чуть, — сказала Чжа, и остановилась перед зарешеченным отверстием, вмонтированным в стену. Оно было прикрыто декоративной сеткой с резным узором, напоминающим павлиний хвост.
— Сюда, — указала она.
Ицин подошла и осторожно заглянула. Отсюда открывался





