Цветочная сеть - Лиза Си
— И соседи, надо думать, помогли.
— О да! — Тон Хулань стал резким: — «Лю хранит это в секрете, но некоторые из нас все же помнят его буржуазное происхождение!» — Ее голос снова изменился: — «Они были землевладельцами — самый худший из всех классов! Слава Великому кормчему, что они сгинули!» Затем госпожа Чжан сделала шаг вперед и спросила: «А что же наш Лю?»
— Это та женщина, мужа которой убили?
Хулань объяснила, что после гибели мужа госпожа Чжан стала «совестью» всего хутуна.
— Она уперла руки в бока и вышла на середину круга, чтобы встать рядом с моим отцом, — сказала Хулань сквозь слезы. — «Мы позволим ему уйти безнаказанным?» — спросила она. Потом стала перечислять предполагаемые преступления отца. Он заказал несколько рубашек из Гонконга во время командировки. Ездил на машине с водителем, но ни разу не помог соседям, никого не подвез, даже когда старик Бай мучился от зубной боли и ему нужно было срочно попасть к стоматологу. Лю закатывал слишком много вечеринок, и шум — ужасное западное пение и звуки западных инструментов — из его дома оскорблял слух жителей всего хутуна. А моя мама, по словам соседки, была еще хуже! «Всем нам приходилось терпеть тщеславие этой женщины! — визжала мадам Чжан. — Она испытывает наше терпение своим макияжем, яркими платками и шелковыми платьями!»
— А где в это время была твоя мать?
— Я и сама гадала, искала ее в толпе, но не нашла. Тогда я посмотрела на Цзая, но он сосредоточился на процессе шельмования. Соседи призывали меня тоже выступить. Цзай объяснил мне, что делать, и я послушалась: вышла в центр круга, поблагодарила соседку за справедливые слова, повернулась и плюнула в отца… — Хулань разрыдалась. — Я согласилась, что все слова госпожи Чжан чистая правда, и объявила соседям: «С самого рождения мой отец был избалован, эгоистичен и думал только о себе!» Я видела, что отец пытается взглянуть на меня, но поставила ногу ему на шею, не давая поднять голову. Этому я научилась на ферме, как и лозунгам вроде «Праведность выше семейной верности» и «Люби председателя Мао больше, чем родителей».
Хулань призналась, что отец назвал ее в честь Лю Хулань только для того, чтобы заслужить благосклонность со стороны правительства и скрыть неблагонадежное происхождение.
— Я говорила всякие ужасные вещи, пока не охрипла, а соседи совсем не взъярились. Толпа ревела, призывая окунуть руки демона в кипящее масло. Затем кто-то крикнул: «Как насчет Цзян Цзиньли, матери этой храброй и честной девушки?» И все подхватили призыв.
По словам Хулань, в тот момент Цзай поднял руки, призывая к молчанию. Он сказал соседям семьи Лю, что утром он возил Хулань в тюрьму, где содержится ее мать.
— Я знала, что это обман, — пояснила Хулань, — но дядя Цзай еще не закончил. Он добавил слова, которые я отчетливо помню: «С огромной гордостью сообщаю, что Хулань выполнила свой долг. Цзян Цзиньли, ее мать, больше никому не причинит беспокойства!» Эта новость развязала руки соседям. Люди похватали молотки и разбили старую каменную резьбу над нашими парадными воротами. Они ворвались во двор с серпами в руках и срубили цветы, которые сажала мама. Затем соседи совершили налет на дом, вынесли вещи и свалили их на улице, а потом госпожа Чжан вышла вперед и подожгла их. У меня на глазах горели не наши вещи, а вся жизнь: книги, фотографии из семейных поездок, настенные ковры, которые передавались из поколения в поколение в семье матери. Одежда, мебель, напольные коврики… Огонь ревел, рассыпаясь красными и оранжевыми искрами.
— А что случилось с отцом?
— Толпа, объятая жаждой разрушения, попросту забыла про него. Но в свете костра, в котором даже присутствовала некая красота, я видела, что папа по-прежнему стоит на четвереньках с поднятой головой и смотрит на меня. Тут вернулись охранники, скрутили отцу руки и оттащили его прочь. Но он не переставал сверлить меня взглядом, и его глаза обжигали, как угли.
Как только отца Хулань увели, Цзай посадил девочку на заднее сиденье машины. Она засыпала его вопросами: где ее мать? что с ней случилось? что будет дальше с отцом? Но Цзай сказал только, что Хулань спасла жизнь своему отцу. Его не убили, а лишь отправили в трудовой лагерь. Там он будет в безопасности.
— Затем дядя Цзай отвез меня в универмаг на улице Ванфуцзин, — продолжила она, медленно восстанавливая самообладание. — Он купил мне одежду, туалетные принадлежности и чемодан. Затем отвел меня к себе домой, заставил принять душ и переодеться в один из новых нарядов. Дальше мы поехали в аэропорт. Цзай сунул мне в руку паспорт, где стояла виза с моей старой фотографией. Он поцеловал меня на прощанье и посадил в самолет. Раньше я ни разу не летала на самолете. Помню, как смотрела в иллюминатор и видела великолепные зеленые просторы. В Гонконге я пересела в другой самолет и отправилась в Нью-Йорк. Сойдя с трапа, я последовала за другими пассажирами через таможню. В зале прилетов меня встретила какая-то белая женщина, которая отвезла меня в школу-интернат в Коннектикуте.
— Сколько лет тебе было?
— Четырнадцать.
— Смутно припоминаю, как ты говорила про ту школу, — внезапно произнес Дэвид. — Но я понятия не имел, при каких обстоятельствах ты туда попала. Должно быть, ты испытала настоящий культурный шок после фермы и всего остального.
— Даже не передать, насколько непривычно мне было рядом с таким количеством девушек в нарядной школьной форме, — кивнула она. — Большинство учениц оказались дочерями дипломатов, куда более искушенными, чем простые американские девушки. Но я уверена, мне не нужно рассказывать, какими жестокими могут быть
