Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков

Шкура осталась цела, а норов совсем испортился.

Стал он пугливым не в меру, глаза были всегда навыкате и белок навыворот.

Под Тарутиным казаки Орлова-Денисова отбили его вместе с двадцатью орудиями.

После войны у лихого есаула выкупил его генерал от кавалерии Васильчиков как диковинку.

Долго держал у себя в тульском имении для завода. Но поскольку все жеребята рождались от него в масть и стать кобылиц, то разочарованный генарал подарил его любезному соседу Мокрицкому, могучему помещику, под седло.

«Свинья свинью везёт», – ядовито высказывались крестьяне по поводу всадника и коня.

У тучного помещика нынешней зимой выкрали иноземного исполина цыгане.

Сутки назад выменял его у цыган вольный Потап Семёныч.

И теперь, ночью, этот конь-великан с мерцающей во тьме шерстью стоял в конюшне березайского трактира, вздыхал и хрумкал.[157]

4

…Волки догоняли.

Потап Семёныч бежал по льду из последних сил, будто смолой облитый, тягостно, замедленно выбрасывал ноги и с трудом отлеплял руки от туловища.

Вожак первым настиг, – схватил за лодыжку, но не смог прокусить, залип.

И вся стая, словно рой гигантских пчёл, пыталась вонзать в него клыки со всех сторон, но челюсти увязали в смоле, не смыкались, и волки постепенно обвисали на нём под собственной тяжестью.

Когда лапы их достигали тверди, они устремлялись вперёд один за другим, в обгон, и шестериком, десятериком на смоляных нитях волокли Потапа Семёныча по льду к чернеющей впереди и густо парящей полынье… – снилось ямщику этой ночью на полатях Березайской почтовой станции.

5

…А Ртищев в трактирной гостинице писал под свечой:

«Вопрос: отчего же русский народ несчастен?

Ответ: оттого, что цари похитили у него свободу.

Вопрос: стало быть, цари поступают вопреки воле Божией?

Ответ: да, конечно, Бог наш рёк: „Больший из вас да будет вам слуга“. А цари тиранят народ.

Вопрос: надо ли повиноваться царям, когда они поступают вопреки воле Божией?

Ответ: нет!

Вопрос: какое правление сходно с законом Божиим?

Ответ: такое, где нет царей; Бог создал всех нас равными…

Вопрос: стало быть, Бог не любит царей?

Ответ: да, они прокляты, яко притеснители.

Вопрос: что же, наконец, подобает делать христолюбивому российскому народу?

Ответ: для освобождения страждущих семейств своих и родины своей и для исполнения святого закона христианского – ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить веру и свободу!..»

Ртищев откинулся на спинку стула, подумал и дописал:

«А кто отстанет, тот, яко Иуда-предатель, будет анафемно проклят!»

Стружня – Тверь

1

Перед Тверью из грязей выбрались на камни. По гравию захрустели меленки – колёса, заискрили подковы – огнива.

Заголосила дорога под железными шинами множества экипажей. Завыла под тяжестью обозов.

Дробью стала рассыпаться под верховыми. Оглашаться говором побочных путников: нищих, богомольцев, мастеровых-отходников. Притихать под строгими взглядами конных полицейских – путевых объездчиков в жёлтых кителях и стальных каскетках.

На разъездах дамы в повозках окидывали взглядами друг дружку. Детские ручонки махали из окон экипажей.

Мужчины приподнимали шляпы.

Встречные лошади ширили ноздри.

Дублон воинственно встряхивал головой, ходом пронизывая враждебную вонь коней.

Или яростно грыз удила, попадая в овевания кобыл. То и дело норовил рвануть за ними – гляди в оба, ямщик, как бы не понёс.

«А не подложить ли тебя, – думал Потап Семёныч, озадаченный похотливостью ардена. – Иначе греха не оберёшься. Никакие трензеля не помогут».

– Пушкин! Пушкин! – вдруг взвопил седок за его спиной. – Стой! Стой!

Журнальный регистратор на ходу выскочил из дормеза и побежал за проезжавшим дилижансом «Москва – Пътербургъ».

Четвёрка ходко прорысила мимо.

Пылкий литератор остался стоять на дороге, глядя на удаляющийся vagon.

– Я Пушкина видел!

– Не обознались, случаем, барин?

– Да как же можно обознаться! Разве есть в нашем отечестве похожие на него! Ты тоже, небось, углядел? Впрочем, откуда тебе знать о Пушкине!

– Знать – не знаю. А слыхать доводилось.

Расстроенный седок влез в карету и с досады шибко хлопнул дверцей.

– Эх, кабы на станции встретиться!..

2

Мерный ступичатый ход лошадей на тракте вдруг стал наполняться каким-то отдалённым разнобоем, будто навстречу гнали табун хромых.

С высоты облучка Потап Семёныч скоро увидел на опушке леса камнедробильщиков. Кувалды взлетали над чугунными плитами, крушили известняковые валуны. Гора щебня высилась в два человеческих роста, и ни одной подводы не стояло под погрузкой.

«Ежели бы знать!» – вздыхал Потап Семёныч, укоряя себя в скупости при найме возчиков в свой щебёночный обоз.

Ревновал к тому счастливцу, который возьмёт в подряд эту гору мелкого камня. А Ртищев, глядя из окна кареты, сокрушался:

– Ямщик, знаешь, кто стоит за спинами этих несчастных?

– Вроде никого за ними не видно.

– А мне во всех подробностях видится за ними царь-голод! Он и за плугом заставляет мужичка таскаться. И армии водит, и суда по морю гоняет. И людей в такие вот артели сбивает…

– Известно, временами голод любого донимает. А поешь, так и весел! Как будто совсем другого царствия подданным становишься.

– Вовсе ты без сочувствия, ямщик! Это же братья твои! Гляди, в землянках люди живут!

– Ежели землянка на сухом – так лучше иной избы.

– Десятники их грабят!

– Грабят не грабят, а своё берут.

– Ты, ямщик, вот на мягком посиживаешь. Не тряхнёт. А ведь этакую гладь дорожную кто для тебя выложил? Не народ ли?

– Без десятника, без умной головы, народу никакой глади не выложить. А уж, к примеру, храм Василия Блаженного – подавно. Нет, барин, первые люди на земле – учёные да богатые.

– Как же ты коленопреклонённо перед господами!

– Не то чтобы, конечно, в пояс кланяюсь, а уважаю. Ибо на вожжах и лошадь умна.

Мощёный перегон давно закончился. Карета опять плыла по грязям. Тужился Дублон. Дремал укачиваемый на козлах ямщик.

Седок в кузове писал в блокнот на колене:

Из среды туманов серых

Нить дорожна выпрядает.

Обочь ей каменоломня,

Дружно молоты взлетают.

Исполины, вашей силе

Есть иное примененье!

Раздробите рабства цепи

Зане счастья вы достойны!

Перечитал и подписался под творением таинственно: А. Р.[158]

3

Если ночью дорога дремала под росой, а с рассветом прогревалась и выстилалась под колёсами туманцем манны небесной, то к полудню на её прокалённых горбинах вставала пыль столбом, от щебня несло жаром каменки.

Потап Семёныч до рубахи разделся. Ягодой малиной возвышался над дормезом.

В окне кареты полоскался на обдуве широкий рукав белого батиста. Высовывалась голова седока.

– Здесь на Стружню заверни, – распорядился он. – Заедем к великому человеку.