Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Ветер очнулся, и всё началось сначала.
Павел шагал тяжёлой матросской походкой, придерживал бескозырку.
Отсюда, с голого перепаханного хребта были видны обе реки – и Пуя, и Суланда. По одну сторону холмища – крыши деревни Синцовской, по другую – Подгорной.
Навстречу шла девка с тючком в руке, с виду строга и неуклончива. Ветер трепал концы платка, и власяной пух надо лбом словно бы дымок курился, словно бы распрямить пытался ветер пепельные завитушки.
А брови были беличьи.
Уже и закидное словцо готово было сорваться с языка Павла, как вдруг, видимо, шпагатина лопнула у девичьей поклажи и тряпицы понеслись под гору стаей испуганных кур.
Оба кинулись собирать.
– Ты чья? – спросил Павел, отдавая ей пойманные лоскуты – все одинакового размера.
– Синцова Клава.
– Какого Синцова? Подгоренского Арсения?
– Да.
– Добро! Ежели мы с тобой поженимся, так тебе и фамилию не надо переписывать.
– Не всяк жених, кто и посватается.
– Отказливая никак. Быть тебе моей добычей, коли твоё добро в моих руках побывало. И что это за полотенца такие?
– Скатки для колёс. У Варлама Лукича их смолят, а потом в городе в резину запаивают…
– Ишь ты, галоши-макинтоши! Брательник без меня целой фабрикой обзавёлся.
– А ты, значит, Павел?
– Ну! Знаешь меня?
– Не много у нас гармонистов.
Она пошла своей дорогой, а Павел встал как вкопаный и, придерживая бескозырку, словно бы этой же рукой одновременно голову поворачивал девке вслед.
И она, показалось ему, не только от ветра лицо прятала, а и тоже в огляд…
8
На Погосте в «сборной избе» суландского волостного правления старшина Аким Михеич Колыбин любовно сверлил Павла маленькими водянистыми глазками и назидал:
– В наше-то время и за своёванную войну рубахи нательной не полагалось, а вам, видишь, какое почтенье.
Гербовый лист Адмиралтейства был в крапинку, словно морской водой обрызганный. Павел сдвинул бескозырку на затылок и заморгал будто вот-вот чихнёт.
– В Питер я подаюсь, – страдальчески молвил он. – У матери изба новая. На кой мне этот лес?
– Тогда завещание пиши.
– Да и помирать вроде не собираюсь!..
– Одно остаётся. Свечку поставить за здоровье Государя – и по суху, яко по морю!
Водичка в глазах старшины помутнела. Он сел за стол и сурово задумался над нонешней молодёжью, избалованной новейшим царствием…
В государственной конторе вроде бы должен был окунуться Павел в почётное ветеранское состояние, проникнуться душевной новизной, а с него как с гуся вода, – вышел на крыльцо прежним – с одной мыслью о встреченной девке, и с её голосом в ушах: «Не много у нас гармонистов…»
9
Обсыпаемый кровяным черёмуховым листом, Павел сидел во дворе с брусом между ног. Давно уже отложен был в сторону столярный топорик. И клюкорез послужил ему в меру замыслу, и скобель. Теперь Павел тонким ложечным ножичком добирал «шею» деревянного идола, рашпилем закруглял темечко.
Вытачивал шар, обдувал, оглаживал, словно ребёнка по головке, а ухо своё вострил в сторону дороги с захватной радостью в груди, только бы объявилась она – в сизом, фиалковом сарафане – вовсе не осенней расцветки.
Приготовлено было на заман:
«Одна пчела не много мёда натаскает…»
…Прогремели дроги почтальона.
Проскворчала ребятня по пути из школы.
Наконец, долгожданно замаячило на перегибе дороги.
Но вместо писаной красы получил обавник троицу зубоскалов!
Коренные дружки, прознав о премии, вынудили «спрыснуть» и сидели теперь на досках в приятной истоме от первого поднесения – во беседности.
По рукам мужиков ходил лист «Земледельческой газеты» № 71, 1907 года.
– Орлы мух не ловят! – похвалялся воинственный Осип Шумилов. – Мы по-нашему, по-партейному всю общину к рукам приберём.
– А по мне так кобылу не хлещи, она и лягаться не будет. Всё оставить как есть, – толковал безлошадный Кириян.
Франтоватому Макарушке Брагину и подавно при его отце-старосте общины деревни Синцовской всякие отруба с хуторами как кость в горле – ущерб власти отцовой, а значит, и семейным благам. Он в спор не вступал.
Ждали, что скажет Павел.
– Эй, гальванёр!
Павел поглядел на них, будто только что увидел.
– Чего думаешь про третье июня?
– Не моё это дело. Я по зимнику – в Питер.
Павла вдруг осенило – может быть, заведение-то у брательника вовсе и не здесь, в деревне, а в Ровдино. Потому и задерживается девка?
Он поинтересовался:
– Варлам-то наш где колёса делает?
– На Прилуке у него «вонючка».
«Тогда разве что к вечеру она обратно пойдёт», – решил Павел и снова налёг на стамеску.
Мужики спорили о выходе из общины, об уравниловке и возможности разбогатеть на даровой земле. О кредитах и процентах.
А Павел молча выбирал галтель на брусе и улыбался время от времени, вспоминая близкое стояние с подгоренской девкой, её фиалковый сарафан и дымчатость кудряшек над желтоватой пыльцой бровей.[176]
10
После ухода мужиков новое крыльцо стало для Павла словно клотик на мачте корабля. Воедино собирал он стойки, карнизы, выносы, а сам глаз не спускал с перевала дороги, будто вахтенный вперёдсмотрящий. Тревожился о девке как о неразумном ребёнке. «Почему так долго? Может, что случилось?»
До того душу разбередил, что не смог удержаться и к вечеру ринулся в Подгорную.
Под предлогом надобности в инструменте вызвал из дому Арсения Синцова. Попросил коловорота «дырки в балясинах сверлить». А сам оглядывался, прислушивался, пробегал взглядом по окнам избы…
Не чуялось девки.
У отца выведывать постеснялся. Но тут на счастье выбежал из дому – поглядеть на могучего моряка – семейный младшенький. Парнишка проводил Павла до плетня. Втихаря, исподволь и было вызнано у него, что «Клавка с товаром убежала, а заодно к тётке в Заболотье на именины». Скоро ли вернётся – малому неизвестно…
Павел скорым гулким шагом одолевал обратный путь до Синцовской и на хребтине междуречья, на месте встречи с пшенично-сизой девкой, вдруг будто споткнулся. Сорвал с головы бескозырку и потряс головой:
– Мать честная! Что это со мной!..
С утра он пребывал как будто в дымке ладана, в каком-то призрачном мире.
Нечто подобное разве что однажды в детстве с ним случилось, когда он впервые с матерью переступил порог громадного кирпичного храма в Ровдино (сам-то он давно в церкви не захаживал, только в корабельную часовню по приказу), и дохнуло тогда на него, мальчонку, небесной свободой и красотой.
Казалось, анфилады приделов бесконечны, и там вдали, в облаках свечного угара Ангелы поют…
Павел
