Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

Здесь надо особо отметить, что в самом конце своей записки Гридин вдруг позволил себе рассуждения общего характера. Он предположил, что смысл самого существования граждан Моисеева закона все-таки полон загадок. И уж коли они не пропали совсем в прошлые века, то и неизвестно, как именно следует их сдерживать, чтобы поведение их при общении с неприятелем не становилось опасным для отечества. Из чего проистекало, что наблюдение за гражданами Моисеева закона следует вести постоянно. Впрочем, справедливости ради следует отметить, что предложения Гридина появились в весьма и весьма тревожное время. Хорошо известно, что именно в такие времена каждый ум способен производить те лишь образы, к которым приучен годами. К примеру, едва указ от 21 марта был прочитан минским губернатором, так он немедленно отправил государю депешу, в которой сообщал, что «подозрительны все жиды!»

Когда в середине лета того же года войска Наполеона перешли пределы России и двинулись вглубь ее, сведущие люди, вздыхая, говорили, что многих, очень многих потерь, как людских, так и хозяйственных, можно было бы избежать, если бы чиновники, собравшиеся вокруг государя, умели вовремя угадывать события и предотвращать их. Вспоминали также и указ от 21 марта, появившийся слишком поздно, чтобы производить все те полезные действия, ради которых он был сочинен.

Глава VIII

В начале ноября 1812 года к городу Борисову подошли передовые отряды армии Наполеона, которая покидала пределы России. Великая армия снова уходила из далеких от Франции земель непобежденной, но еще не было в ее недолгой истории столь горестного похода, как этот. Судьба, так благоволившая к Наполеону прежде, в этом походе отвернулась от него. Иногда ему казалось, что это не он вел свои войска на встречу с неприятелем, а неистовый вихрь кружил его над огромными, похожими друг на друга пространствами, пока не швырнул на улицы Москвы. Запустение, огонь и смерть сопровождали его здесь вместе со стаями воронья, от которых темнело небо. Весь город казался ему ужасной тюрьмой, в которую он сам себя заключил. И мечтал лишь об одном — бежать. Бежать из России как можно скорее. Может быть, настоящий-то русский его поход только тогда и начался, когда Наполеон построил свою армию и, опираясь на палку, повел ее вон из Москвы[14].

На всем пути до Борисова армии постоянно приходилось доказывать неприятелю, что несмотря ни на что, она еще крепко держит в руках оружие. Никогда прежде Наполеон не был так тверд в мысли, что ни один полководец мира не имел счастья вести за собой таких солдат, которые были у него. Даже когда на пути из Смоленска в Борисов ударили морозы, войска, едва завидев его, кричали: «Да здравствует император!»

Невозможно было допустить, чтобы неприятель перекрыл дорогу, по которой двигались основные силы армии. Поэтому к борисовскому тет-де-пону[15] был послан корпус генерала Домбровского, чтобы укрепить его оборону от дунайской армии адмирала Чичагова, которая двигалась к Борисову с юга по правому берегу Березины.

Глава IX

Когда Дунайская армия русских подошла к Борисову, возле тет-де-пона завязался бой. 7-й егерский полк сумел быстро овладеть не только редутом на правом берегу, но и по мосту перейти на левый берег, после чего генералу Домбровскому ничего не оставалось, как покинуть Борисов. Первое соприкосновение с французами — и сразу же победа! Это вызвало ликование в штабе адмирала Чичагова. Впрочем, в штабе было известно, что морозы и голод сделали свое дело, и Великой армии больше нет. Дело у тет-де-пона было еще одним тому подтверждением. Можно было предположить, что движение французов к границе продолжают разрозненные отряды, в одном из которых находится Наполеон. Еще было известно, что беспорядочное отступление французов все более замедлялось из-за гибели лошадей, которых нечем было кормить.

И все же несмотря на это, когда адмирал принял решение перейти вместе со своим штабом и частью армии на левый берег, некоторые офицеры просили адмирала не делать такого шага. Известно, что раненый зверь бывает особенно опасным. Кроме того, корпуса маршалов Удино и Виктора, которые не принимали участия в московском походе, по некоторым сведениям, соединились с Наполеоном и сопровождали его отступление.

Адмирал желал быть на левом берегу еще и потому, что по левому же берегу к Борисову с севера двигалась армия Витгенштейна, которая по распоряжению фельдмаршала Кутузова должна была войти в подчинение адмиралу. По всему выходило, что армии должны были соединиться прежде, чем Наполеон подойдет к Борисову. Что же до возможных потерь, то на то и война, чтобы на ней кому-нибудь умирать. Там же, у тет-де-пона, при взятии редута, полегло много солдат и офицеров. В их числе был и командир 7-го егерского полка генерал-майор Энгельгардт.

Одним из офицеров штаба адмирала был Георгий Иванович Гридин.

Он был послан в Дунайскую армию сразу же, едва началась кампания, и был этим назначением весьма недоволен. Армия отстояла слишком далеко от основных мест сражений. Но когда армия двинулась и вступила в бой с неприятелем именно под Борисовом, Гридина вдруг посетили самые мрачные предчувствия. Вспомнилась карта, что была расстелена на столе у князя Куракина, когда они выбирали место, с которого Гридину надлежало начать свое путешествие в Западный край. И как палец его указал место между Игуменом и Борисовом. Не страшное ли пророчество тогда было передано ему через карту? Особенно сильно предчувствие гибели тревожило Гридина в первые часы после того, как вместе с Чичаговым он проскакал по мосту и вновь увидел дома Борисова.

Однако утром следующего дня дурные предчувствия совершенно оставили его. Причиной тому было появление у Чичагова членов наполеоновской комиссии по управлению уездом, среди которых Гридин узнал адвоката Квитковского.

— Мог ли я предположить прошлым летом, — сказал Гридин, тут же подумав, что знак был не о его жизни, а всего лишь предсказывал значительность событий, которых предстояло ему быть здесь свидетелем, — что когда-нибудь увижу вас в столь презренном виде.

— Прошу не забывать, господин Гридин, что я поляк! — выпрямился и гордо отбросил назад седую голову Квитковский. — Нет ничего презренного в том, что я вместе с другими поляками хотел поднять из руин свою несчастную родину.

Квитковский прокричал свой вопль с отчаянием, возможно, думая, что вскоре будет убит за измену или арестован. Он не знал, что высочайшее повеление предписывало всем командующим действующих армий быть снисходительными к полякам, которые служили императору французов, ошибочно полагая, что вновь стали подданными Речи Посполитой.