Молот шотландцев - Виктория Холт
Возможно, он тонко намекал, что они увидят в нем отличие от его отца. Если так, то это было именно то, что его народ хотел услышать.
Архиепископ Кентерберийский, Роберт Килуордби, прибыл в Вестминстер, чтобы провести коронацию. Эдуард считал, что ему повезло с главным архиепископом. Не то чтобы он питал к нему большую привязанность. Отнюдь. У них не было ничего общего. Но Килуордби, в отличие от многих своих предшественников, не стремился вмешиваться в государственные дела. Несколько педантичный и ученый, он, скорее, был озабочен тонкостями грамматики, нежели политикой страны. Ученый, много лет преподававший в Париже как магистр искусств, некогда приор доминиканцев, он не был человеком, видевшим в себе соперника короля.
— Возблагодарим Господа за нашего архиепископа, — сказал Эдуард своей королеве.
И вот, бок о бок, Эдуард и его королева Элеонора были коронованы под восторженные крики народа, а после церемонии они проследовали в большой зал Вестминстера, где был накрыт пир.
Королевская чета носила короны, которые лишь недавно были возложены на их головы, и Эдуард прошептал своей королеве, что не представляет, как она выдерживает вес своей, и надеется, что ей не слишком неудобно. Она заверила его, что стерпит, и была переполнена волнением при мысли о том, как ей повезло, и имела в виду не то, что стала коронованной королевой такой страны, а то, что ей был дан такой муж.
— Клянусь, — прошептал ей Эдуард, — как только смогу снять ее с головы, я не скоро надену ее снова.
— Ты остаешься королем, Эдуард, и выглядишь им даже без короны.
Он сжал ее руку и под приветственные возгласы зрителей занял свое место в парадном кресле на возвышении.
Настало время его подданным принести ему оммаж.
Первым подошел король Шотландии — Александр, муж его сестры Маргариты. Статный мужчина, этот Александр, человек отважный и гордый. Он ясно дал понять, что прибыл принести оммаж Эдуарду не как король Шотландии — ибо один король не преклоняет колена перед другим, — но лишь в знак признания Эдуарда своим сюзереном за те земли, которыми он, Александр, владел в Англии. Справедливо, сказал Эдуард; и он был рад иметь короля шотландцев в союзниках.
Александр, чье королевство было меньше английского, по самой природе королевской власти должен был выставлять напоказ свою мощь и богатство, и во всем собрании не было никого, кто был бы облачен пышнее него. Эдуард улыбнулся, увидев, как сверкают глаза его матери при виде зятя-шотландца. Любое проявление роскоши приводило ее в восторг. Она бы хотела, чтобы это событие было куда более великолепным. Ее придется от этого отучить, подумал Эдуард. Что до Александра, ему, без сомнения, придется пережить тощие времена, чтобы расплатиться за то зрелище, что он устроил на коронации английского короля.
Итак, Александр въехал в зал в сопровождении сотни своих рыцарей, одетых лишь немногим скромнее его самого, и, подъехав к помосту, на котором восседал Эдуард, спешился, бросив поводья коню на шею, так что тот мог брести куда вздумается. Его рыцари поступили так же, и сто одна лошадь вышла из зала туда, где толпился народ, желавший увидеть церемонию.
Король Шотландии велел объявить, что всякий, кто сможет поймать коней, оставленных его свитой, может забрать их себе. Радостные крики раздались, когда лошади вышли и были схвачены счастливчиками, сумевшими их поймать.
Чтобы не отстать в этом пышном жесте и не дать шотландцам присвоить всю славу за такую неслыханную щедрость, брат короля, Эдмунд, граф Ланкастер, который также въехал в зал во главе сотни рыцарей, поступил так же. Затем графы Глостер, Пембрук и Варенн отпустили своих коней, так что самым памятным событием того коронационного дня для простого люда стало то, как пять сотен ценных коней были отпущены на волю, чтобы стать собственностью любого, кто сумеет их поймать.
Но было и другое событие, куда более важное, и Эдуард прекрасно это сознавал.
Один за другим великие герцоги, графы и бароны подходили, чтобы присягнуть королю на верность, но одного, весьма примечательного, среди них не было.
Эдуард встретился взглядом с Гилбертом де Клером, графом Глостером, и тот пробормотал:
— Что-то не вижу я Лливелина Уэльского, милорд.
— И не без причины, граф. Его здесь нет. Что это значит, по-вашему?
— Неповиновение королевскому приказу, милорд.
— Грядущие беды, Гилберт.
— Похоже на то, милорд. Но ведь это всего лишь мелкий вождь из Уэльса.
Эдуард кивнул. Легко говорить. До некоторой степени это было правдой, но Уэльс, как и Шотландия, давно уже был источником раздражения — и не только — для предшественников Эдуарда, и он надеялся, что, проявив дружелюбие, сможет завоевать доверие этого народа. А теперь Лливелин открыто ослушался приказа явиться на коронацию. Эдуард мог не сомневаться: это заметил не он один, и многие из присутствующих понимали всю важность случившегося.
Будь проклят этот Лливелин!
Но это была его коронация, и он должен был изображать веселье и надежду на будущее. Нельзя было и виду подать, что отсутствие дерзкого валлийского вождя тревожит его.
Но эта мысль не покидала его и во время пира, последовавшего за церемонией присяги. В зале царило веселье, не уступавшее тому, что творилось снаружи, где люди плясали и пели на улицах, пьянея от щедро льющегося королевского вина. Те, кому достались дорогие кони, готовы были умереть за короля… по крайней мере, в день коронации.
Народ счастлив, будущее светло. О чем еще может просить король?
Рядом с ним королева — счастливая его триумфом, мать — довольная, но сравнивающая эту коронацию со своей собственной, куда более пышной, вокруг него собралась вся семья — он должен был быть доволен.
Но он был слишком королем, чтобы отмахнуться от того факта, что на валлийской границе может назревать беда.
***
Когда собравшиеся уже начали дремать от вина, жары и веселья, Эдуард оставался бодр, все еще думая о валлийском ослушнике. Глостер, Пембрук и Варенн это понимали.
— Даже если бы он явился на коронацию, нельзя было быть уверенным, что, вернувшись, он не начнет смуту, — заметил Варенн.
— Едва ли он осмелился бы на такое после присяги, — напомнил ему Эдуард. — По крайней мере, не
