Шесть дней в Бомбее - Алка Джоши

в яблоки Сезанна. И в балерин Дега. А как потрясающе было, когда ко мне приехала Петра. Она мне позировала. Могла часами сидеть неподвижно. Прекрасная модель! Это с нее я писала одну из героинь на картине «Две женщины», ту, что с длинными волосами. С этой работой я попала в Салон. – Она помолчала. – Петра тоже хотела стать художницей. Может быть, из-за меня. Она во всем стремилась мне подражать. Техника у Петры была хорошая, но ей не хватало… фокуса, основной идеи. – Мира вспыхнула от смущения. – Боюсь, я была с ней слишком резка. Нетерпелива. Вечно ее критиковала. Осуждала. В те времена я частенько вела себя бессердечно. Однажды сказала, что ей нужно бросить живопись. Что она никогда не добьется успеха. – Мира задумчиво вздохнула. – До сих пор помню, как она зажмурилась, как опустились уголки ее губ. Она считала меня небожительницей, а я прихлопнула ее, как блоху. – Она уставилась на свои комкавшие одеяло руки. – Не знаю, почему я так поступила. И богом клянусь, хотела бы все исправить.

Даже в первый день, когда Мира узнала о выкидыше, вид у нее не был такой несчастный. С тех пор она больше ни разу не заговаривала о ребенке. Никогда еще я не видела пациентки, которая бы так равнодушно отнеслась к потере младенца. Миру куда больше волновали картины, чем дитя, которое она недавно носила под сердцем.

Помотав головой, словно стряхивая грусть, она растянула губы в улыбке.

– Тебе понравился портрет По, но ты не сказала об этом, пока не ушел доктор Мишра.

Мои щеки вспыхнули огнем. Я и не думала, что она заметила.

– Доктор Мишра мог подумать…

– Что ты распутница? – рассмеялась Мира. – Вожделеешь мужчину? Сона, разве ты не знаешь, что можно быть такой и в то же время оставаться собой, это нормально. Посмотри на меня. Я именно такая – распутная, развратная, откровенная, хочу всего и побольше. Я бы никогда не стала художницей, если бы не отражала всех этих желаний в картинах. И в жизни!

Я вдруг задумалась, что произошло бы, если бы я стала так же откровенно выражать свои мысли и чувства. Миссис Мехта, да скажите вы уже свекру, что он придурок! Что за идея!

Однако это придало мне смелости спросить Миру:

– Почему женщины на ваших картинах такие грустные? Будто совсем не получают удовольствия от жизни. Разве деревенские женщины не бывают счастливы?

Глаза ее забегали.

– Отвечу тебе, дорогая Сона, что ощущение счастья таится в тишине моих картин. Меня успокаивает безмятежность индийцев, этим они кардинально отличаются от европейцев, которые постоянно мечутся в панике перед будущим. Даже когда женщины раскатывают чапати, даже когда дхоби шлепают влажной тканью по камням, даже когда художница расписывает кому-то руки хной, во всем этом чувствуется радость. Тепло. Покой. А в Европе я ничего подобного не встречала. Пришлось приехать в Индию, чтобы найти все это.

Она прищурилась и сжала губы.

– Ты наполовину индианка, как и я, верно? – Она сама знала ответ на этот вопрос.

Вот оно. То, что отделяло меня от людей, принадлежавших этой стране всецело. Если они не говорили мне этого в лицо, то уж точно говорили за спиной. Я всегда чувствовала, что ко мне относятся с любопытством и в то же время с презрением. Выпустив руку Миры, я стала расправлять белье на ближней ко мне стороне кровати.

– Моя мать индианка.

Я не сказала ей, что ненавижу свою фамилию. Что не видела отца с трех лет. Что желаю ему смерти. Что если бы не он, жизнь мамы могла сложиться куда лучше.

Мира наблюдала, как я чересчур резкими движениями заправляю уголки простыни под матрас.

– Моя мать из Лакхнау. А отец из Чехии. Я так давно чувствую себя и индианкой, и европейкой, что даже не знаю, в какой из этих половинок меня больше.

Пускай мы обе были полукровками, все же мы очень сильно отличались друг от друга. Мира видела в своей инаковости повод для гордости. Выставляла ее напоказ, как павлин – свой пестрый хвост. Она сделала ее особенной, сделала художницей. Я же таскала свою инаковость как колючую кофту, которую не терпится стащить в конце дня.

Взглянув на часы, я поняла, что опаздываю к беременной, которая заняла койку миссис Мехта, после того как та уехала с мужем домой.

Извинившись, я поблагодарила Миру за то, что показала мне свои работы. При первой нашей встрече я подумала, что она слишком масштабная личность для мира, в котором обитаю я. Но находясь с ней рядом, я отчего-то чувствовала, что и моя жизнь ширится, как дыхание.

* * *

Уйдя от Миры, я пошла в кладовую – отнести грязное белье с ее постели и взять свежее для беременной миссис Рой. Посреди комнаты на скамейке сидела Индира и плакала. Увидев меня, она отвернулась. Я бросила белье в холщовую корзину и пошла к ней. Руки у нее были холодные, зубы стучали.

– Бальбир сказал, ты забегала, – начала она. – Думает, это я тебя попросила. Сона, тебе больше нельзя к нам приходить. Никогда. – Ее фартук вымок от слез. – Мои девочки, они все видели. Видели, как их отец бьет мать. Он сказал им, это за то, что я плохая. Что-то натворила. Я видела, как они на меня смотрели. Не хотели ему верить, но им пришлось, ведь за меня некому было заступиться. Если все вокруг говорят тебе, что небо красное, рано или поздно начнешь верить.

Я стала растирать ее ледяные руки.

– О, Индира! Мне так жаль! Я пришла только потому, что в больнице никто не знал, куда ты делась. Я думала, ты попала в аварию.

– Лучше бы попала. Тогда девочкам не пришлось бы на такое смотреть.

– Покажи, где болит.

– Нет, Сона! Ты уже достаточно сделала. И не понимаешь, что твоя жизнь всегда будет отличаться от моей. Ты не настоящая индианка. А я – да. Я обещала быть с Бальбиром семь жизней. Может, в следующей он станет ко мне добрее. – Она всхлипнула. – Может, в ней он будет не мужем мне, а дочерью. Или мамой. Мы не знаем, что уготовила для нас судьба. Ты должна перестать пытаться ее изменить, Сона.

Я в растерянности уставилась на нее. Мне казалось, я помогаю ей, а оказалось, я лишь делаю хуже или поощряю Бальбира мучить ее сильнее.

– Обещай, что не станешь вмешиваться, – стала молить она. – Бальбир злой человек. Сона, я думаю, нам больше не стоит вместе ходить домой.

Меня будто ударили в живот. Я выпустила руки Индиры и села на корточки.