Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Эльга опустила глаза и уже не смотрела по сторонам. Она не хотела видеть всех этих ужасов, которыми был полон здешний мертвый мир. Из леса веяло холодом, деревья перешептывались за спиной.
К счастью, слишком углубляться в Навь не пришлось.
Через две сотни шагов показалась изба – побольше той, куда медведь когда-то принес двух маленьких испуганных девочек. Под стенами так же были набросаны кости, но внутри оказалась не только печка, но и лавки, стол, светец над лоханью, укладка и прочая домашняя утварь. Словом, имелось все нужное для того, чтобы обитать здесь годами, а не заходить изредка по особому случаю.
– Ну вот, девка, здесь и жить будем, – сказал Князь-Медведь, заведя Эльгу внутрь. – Толки просо, вари кашу. Как сваришь, позови. А я в лес пойду по дрова. Вот такое дело…
Он взял из-под лавки топор и снова вышел.
Эльга села под оконцем, радуясь, что он больше не держит ее руку. Даже возможность перевести дух уже казалась подарком судьбы.
В избе пахло не плесенью, а дымком: да, это его настоящее обиталище. На широкую лавку, где было набросано тряпье, она старалась не смотреть. Из порванного тюфяка лезет свалявшаяся осока, настилальники из грубого небеленого льна давно не стираны…
И они думают, что ей пристала такая брачная постель?
Она провела здесь совсем чуть-чуть времени, а уже хочется утопиться. А баба Гоня – тогда еще юная девица – прожила в этой берлоге целый год! Едва ли прежний Князь-Медведь был приятнее нынешнего… и он тоже был ей родичем по матери!
Сомнительно, чтобы юной Годонеге это все нравилось. Но она прожила здесь до тех пор, пока у нее не родился ребенок – тот самый, что сегодня привел сюда Эльгу. И еще какое-то время, пока родители не убедились, что младенец выживет. Только потом ей позволили вернуться к людям, пройти очистительные обряды, возвращающие из Нави в белый свет.
Но через семь лет с ребенком ей пришлось проститься.
А ему – с ней.
Почти всю жизнь мать и дитя не знали друг друга, пока сама Гоня не покинула белый свет и не пришла к своему сыну, чтобы жить с ним у вечного истока рода и племени.
Эльге уже казалось, что она сама прожила именно такую жизнь, все позади… и впереди тоже.
Судьба лесной жены-медведицы ходила по кольцу, повторяясь снова и снова. Это та опора, на которой стоит и возобновляется племя плесковских кривичей.
И в ней никогда не будет никаких перемен.
Но что-то в душе Эльги упорно противилось такой судьбе.
Ее предки по отцу жили иначе!
Они принадлежали к странному племени под названием русь: у него не было своей земли, оно зародилось и существовало в торговых посадах и на торговых путях по всем северным и восточным странам. Торги устраиваются на ничейной земле, на межах племенных владений, и в русь вливались представители самых разных языков, хотя начало ей положили северяне. Эти люди в большинстве своем свободно говорили на северном, словенском, хазарском языках, многие знали греческий и хвалисский. У них были свои обычаи – например, погребение в подземном доме, чего не делали окрест живущие племена ни в Свеаланде, ни в Ютландии, ни в Гардах. Жители виков Бьёрко в Свеаланде или Сюрнеса на среднем Днепре гораздо больше походили друг на друга, чем каждый – на кривичей или свеев, живущих за половину дневного пешего перехода от них. Русы собирали дружины для военных или торговых походов, оседали где-то, женились и, в конце концов, умирали очень далеко от того места, где родились. Женщины их в Киеве уносили в могилу наплечные застежки платья, сшитого в Хейтабе, а мужчин в Бьёрко хоронили с конем и поясом степного всадника. Они видели много племен, вобрали много разных обычаев и верований, но главное, они знали, как велик мир. И своими трудами неустанно делали его еще больше.
Голос предков-русов звучал в душе Эльги, звал двигаться вперед, раздвигать границы своего прежнего мира.
Никогда ею не слышанный голос Одда Хельги манил куда-то, указывал путь.
В Киев!
Если она сумеет выбраться отсюда, Мистина увезет ее в Киев – туда, где тепло, куда зима приходит на месяц позже, а уходит раньше. И там гораздо ближе до тех чудесных стран, откуда привозят разноцветные шелка, откуда пришло то дивное ожерелье из голубовато-зеленого камня под названием измарагд…
Разве место этой драгоценности в медвежьем логове?
А ей, Эльге?
Она порывисто встала, подбежала к порогу, распахнула дверь.
Князь-Медведь бродил неподалеку, среди первых стволов опушки, и обернулся, услышав скрип.
Эльга снова закрыла дверь и вернулась к оконцу.
Самой ей отсюда не выбраться. Да и как бы она миновала сторожу Буры-бабы?
Оставалось ждать.
Она огляделась, приметила в углу зерновую яму, подняла деревянную крышку. Вот оно, просо. Нашла ковш, зачерпнула и высыпала в ступу. Потом взяла толкач и принялась медленно, размеренно толочь.
Спешить ей некуда. Она вовсе не торопится кормить свадебной кашей своего косматого жениха!
Через какое-то время дверь открылась: вернулся Князь-Медведь.
Эльга села, пораженная ужасом: что, уже?
Но он лишь поставил два ведра с водой, окинул взглядом избу и ее, замершую возле ступы, хмыкнул и ушел опять.
Эльга перевела дух, черпнула воды в горшок и принялась так же не спеша топить печку. У нее дрожали руки, но не от прежнего страха. Теперь-то она не боялась быть съеденной.
Не съест ее Князь-Медведь.
Она нужна ему живой.
И Эльга отчетливо понимала: никто, кроме Мистины, не сможет избавить ее от этой участи. Только он, варяг, чужой здесь, дерзкий и нацеленный добиться своего любой ценой, сможет пойти против обычая, растущего из глухой тьмы веков. Ведь это не его предки воплощены в Буре-бабе и Князе-Медведе. Для него конунг – дед, отец и брат, единственный господин и закон. Выросшая в доме варяжских воевод при кривичском князе, имея родичей и в Плескове, и в Киеве, Эльга хорошо понимала разницу в мировоззрении тех и других. Сама она всю жизнь провела на грани, имея возможность свободно видеть и ту и другую сторону.
Род матери тянул ее к себе, род отца – к себе.
Но вот настал миг выбора: стоять посередине больше нельзя, иначе ее просто разорвет напополам.
Вода в горшке закипела, Эльга бросила несколько серых крупинок соли и засыпала истолченное просо. Помешала длинной ложкой на кривом черенке. Она не могла определить, сколько прошло времени: то казалось, что она сидит здесь не первый день, а то – что едва вошла.
Довольно ли этого, чтобы Ута добежала до оврага, чтобы Мистина и его люди собрались и поспели сюда раньше Князя-Медведя?
Ох, нет! Время идет быстрее, чем пробираются через незнакомый лес девушка и несколько парней – не один же Мистина отправится отбивать невесту!
А что, если Ута со страху заплутает?
Она клялась, что хорошо помнит дорогу, но можно ли на нее положиться в таком состоянии?
От тревоги Эльга была готова усомниться если не в преданности, то в толковости своей любимой сестры.
Видя, что каша почти готова, она вновь подошла к порогу и осторожно выглянула.
Князя-Медведя нигде не было видно. Топор не стучал.
Эльга с надеждой взглянула туда, куда убегала едва заметная тропка к стороже Буры-бабы.
Ох, если бы между деревьями сейчас показалась Ута, а за ней – Мистина!
Эльга почти видела их – встревоженное личико сестры, тяжело дышащей от бега и волнения, размашисто шагающего Мистину с копьем наготове… нет, он возьмет меч, с копьем в лесу неудобно.
И вдруг Эльга сообразила: да как же они найдут эту тропу?
Ута знает дорогу только до Буры-бабы. Дальше она не бывала.
А тропа, по которой изредка проходил только один человек, не особенно заметна на лесной земле. Даже если они сумеют как-то проникнуть за бабкину сторожу – через нее или в обход – кто же им дальше-то укажет дорогу?
Эльга взглянула на солнце.
Как ни долог был день поздней весны, а и он близился к концу.
Румяный солнечный лик уже завис над темнеющими вершинами леса, еще немного – и сядет на них, потом запутается в ветвях и погрузится на самое дно темной чащобы…
Им хватило бы времени на дорогу. Если они эту дорогу нашли.
Но если она хочет быть избавленной от своей участи, то надо им помочь.
Эльга вышла за порог, подняла руки ко рту и протяжно закричала:
– Кто в лесе, кто в темном? Иди ко мне ночь ночевать!
Помолчала. Позвать нужно трижды – сразу Князь-Медведь не покажется.
Даже если он где-то рядом – а скорее всего так и есть, – ему придется
