Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
От разговоров к песням перенесло их ветром духоподъёмным.
Тетёра на стол прилетела,
Молодушка спать захотела.
Пойдём, пойдём, Иванушка, спати,
Весеннюю ночь вдвоём коротати!..
У бабки Евфимии кровь настолько разгорячилась, что она в пляс пошла.
И до того голову потеряла, что махнула платочком перед Кошутом. И блеском глаз просигналила к отзыву.
Да Тутта была настороже.
Вдовьи шалости славянки отозвались ревностью суровой угорки, сухим властным шёпотом в ухо мужа:
– Идё хаз![61]
С Ефимьей они были товарками. Вместе лён теребили. Совершенствовали ткацкое дело – к концу жизни Синец уже устроил им обеим кросна с педалями, – раму повалил горизонтально. И Фимка, и Тутта уже ткали с шерстяной ниткой тёплые рубахи.
За двадцать лет та и другая научились и по-угорски, и по-славянски.
Повивальными бабками друг для дружки потрудились немало.
Да и породнились.
Но всё-таки одна меж ними преграда осталась непреодолимой, одна собственность – «мой мужик!».
Теперь-то Кошут, вишь ты, дорогу к славянке проторил! А ну как после этих песенок взбредёт в голову старому к вдовушке плотнее тропинку топтать?
– Идё хаз!
Домой из гостей шли они уже не по дороге на Ржавое болото, а по перелазу через Пую (козлы с поручнями) и далее – по заливному лугу, по Исаде (что означает – место высадки с корабля).
По рассказам Синца, именно здесь они с Фимкой впервые ступили на пуйскую землю.
Была песчаная отмель – стал полномерный заливной луг.
Исада.
7
– … Ну-ка, Ласька, давай мы с тобой вверх по реке протолкаемся до того песочка.
Мальчик на носу долблёнки истово, благодарно гребёт крохотным веслом, только что вытесанным отцом.
Для облегчения Никифор правит в прибрежную затишь.
С писком вонзился киль лодки в мокрый песок отмели.
– Тата, отчего так вонько?
– Рыбина где-то гниёт.
Следы босых мужских ступней, и гусиные, мальчишеские прострочивают берег.
На глади песка издали различим будто бы каменный выступ.
Или коряга?
Для валуна – слишком тускл. Для коряги – недостаточно жирен.
Никифор топором ткнул. Мягко. Хлюпко. Нестерпимо сладко шибануло в нос.
Распорхал вокруг. Звякнуло под топором. Потянул – надо же! Медный крест на привязи!
Никифор в страхе отбросил находку.
– Отец Паисий! Это его нательник!..
8
Отец Паисий пропал в начале мая.
Видели, как он с саженным сачком на плече спустился от храма к реке. Из мутной водицы пытался загрести рыбу, ослепшую от ила. Удалялся вверх по течению.
И словно в воду канул.
Ежедневно дьякон Пётр читал по нём молитвы о здравии. Потом через день поминал – и реже.
И хотя дьякон не был в сан рукоположен, но, обвыкнув, самовольно вступил в должность. По своему усмотрению стал править службы.
По нахождении Никифором тела утопшего дьякон Пётр отслужил за упокой. На похоронах дружно решили, что соскользнул рыболов с глинистой кручи в глубь и запутался в рясе.
Однако квартировавший в это время в церковной пристройке мытник Пахом, перед положением тела отца Паисия во гроб, указал всем собравшимся на пролом в черепе мертвеца. И вправду, разглядели под сединами синюшную вмятину. И рубец на коже хотя был и размыт, но ясно различался.
Выходило – убийство.
А кто же враг-злодей? Кому православный поп встал костью в горле?
Ясное дело – язычник.
9
Двадцать лет отец Паисий проповедовал среди угорцев и тихим словом, и грозным проклятьем.
Отчаялся донести Христово учение по-славянски. Замыслил язычникам алфавит, письменность греческого начертания.
На досках вырезал буквы. Доски заострил с одного конца и вбил недалеко от кузницы Ерегеба в прибрежный песок сплошным щитом.
Из любопытства собралось вокруг достаточно местного люда.
Закат выдался пёстрый, расписной. Будто само небо из своих перьев и клоков складывало слова, тоже хотело что-то сказать.
Отец Паисий в потрёпанной рясе, с крестом на вервяном гайтане ткнул себя в грудь.
– Ен![62]
Повторил врастяжку:
– Е-е-е… н-н-н.
Одновременно указывал на буквы деревянной азбуки.
Прутиком на песке ещё и рисовал их.
Для закрепления науки опять ударил себя в грудь («Ен!») и ткнул в пропись.
Угорцы угрюмо молчали. Некоторые даже отпрянули, когда отец Паисий приблизился и пальцем указал на мальчика:
– Те![63]
Мальчик засмеялся.
– Т-т-т… е-е-е.
То же было перерисовано с досок на песок.
– Те! – выкрикнул понятливый отрок в лицо отцу Паисию, отчего священник благодарно перекрестился.
Следующее слово первого урока было «мы». По-угорски – «ми».
Потом слово «Истен», значит – Бог.
Я… Ты… Мы… Бог…
Для первого урока достаточно.
10
В каждый погожий день лета открывалась школа на берегу.
Постоянно вертелся вокруг отца Паисия внук шамана – Пекка. Ещё несколько безымянных угорских мальчишек. Да бобыль Балаш. Да сын Кошута – Габор. Да тётка Водла – эта скорее из женского расположения к отцу Паисию, чем от потребности в грамоте.
Время от времени, по пути на игрища, набегали угорские парни и девки.
Бывало, к сумеркам весь берег испишут буквами и словами.
C холодами затея сникла.
А замысел продлился. По просьбе отца Паисия первый его прихожанин, ныне покойный Синец, сковал иглы в палец длиной.
Привязал их к палочкам распаренными жилами. Жилы высохли – стянули железо и дерево в единое стило – орудие грамотности, по числу учеников.
Сам отец Паисий ободрал не одну березу. Уложил кору под гнёт, чтобы расправить в лист.
И зимой, в безвременье, в безделье, к нему в келью битком набивалось учеников. Выцарапывали они иглами на бересте угорские слова и целые предложения.
Службу в церкви отец Паисий давно вёл по-угорски. А теперь, воспитав достаточно чтецов, взялся и за перевод книги Бытия.
Строка «Вначале сотворил Бог небо и землю» писалась по-угорски так: «Кэздэт теж Истен эг эс фёлд».
Первыми крещёными стали Габор, Кошут, тётка Водла и отрок Пекка.
Кроме них приходили слушать литургию и просто любопытствующие. Дивились храму, пению дьякона на клиросе и горению множества свечей, вылепленных старцем из воска диких пчёл.
11
Долина туземцев Сулгара на голубиные песнопения отца Паисия, на его азбучные дары отозвалась роптанием.
Племя почуяло угрозу духовной кабалы.
Для возбуждения самобытности решили угорцы выстроить на противоположном берегу реки Суланды, напротив православного храма, в укор и назидание отцу Паисию знатную кумирню в честь своей богини солнца Хатал Эква.
По заповедному замыслу возвели квадратный сруб-куб.
Из прежнего жертвенника в пристройке кузницы перенесли в новую кумирню священные шкуры, медные нагрудники, оленьи рога и главное – деревянного идола, вырубленного
