Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Словно леший во плоти, Никифор кругом был илом заляпан, обвешен кореньями…
Выскакали из лесу верховые.
– Ты, что ли, Никишка Синцов?
– Я есть.
– Велено тебя в Сулгар доставить.
– Кто велел?
– Урядник.
– Зачем?
– По-бусурмански понимаешь?
– Есть такое.
– Толмачом, значит.
Сбруя позванивала. Фыркали воинские жеребцы. Мужицкая кобылка волновалась.
Как попала эта Кукла к покойному Синцу, так коня и не нюхивала. А тут сразу компания.
И чтобы кони «шеи не сломили», морды не заворачивали на гривастую, приказано было Никифору выпрягать сладкую из повозки посреди леса, забираться на неё, трястись охлюпкой впереди посыльных.
Без остановки проехали мимо Енех с детьми.
– В Сулгар я. Скоро буду! – крикнул Никифор семейству.
С опушки леса оглянулся – стоят как истуканы.
20
Стрелецкий урядник Бориска Ворьков в ожидании толмача обедал у дьякона Петра. Сабля и кафтан уложены на лавку. Рубаха распоясана.
Был служака молод и статен, новгородского кроя: узколиц, сух, чёрен бородой и глазаст.
Призванный для допроса отставной шаман Ерегеб как побитый сидел в тёмном углу избы.
Тоже, будто пленника, втолкнули сюда и Никифора-болотника.
Урядник покончил с кашей, утёрся рукавом.
– Спроси у него, угрожал ли этот ихний Балаш убиенному батюшке?
Никифор перевёл Ерегебу и от него – уряднику.
– Говорит, это был… трефа вито… Ну, как по-нашему сказать… шутейный спор.
– Значит, было! Теперь спроси у него, часто ли отлучался этот Балаш из стойбища.
– Почитай, каждую четверть луны.
– Так ведь и в день пропажи батюшки точнёхонько луна в четверти стояла. Значит, его в то время тоже не видать было в Сулгаре?
– Того он не упомнит.
– Что же так этого вашего Балаша в лес-то тянет?
– Там он с мёртвыми разговаривает.
– С мёртвыми! Ну, вот и добегался. Договорился. Разбой на нём! Поймаем – повесим посреди Сулгара. Либо в кумирню затолкаем и зажарим! Да и тебя, старого, туда же. Да и всех ваших крикунов поганых. Забудете, как перечить…
21
Позвали в избу целовальника.
Подготовка к увековечению происходящего у этого грамотея была долгой и обстоятельной.
Сначала он вытащил из торбы клочок пергамента, многократно скоблёный от прежних записей. Потёр его куском пемзы для выравнивания. Посыпал мелом и опять потёр, чтобы чернила уж точно не расползались.
Затем появилось на столе перо с правого крыла гуся. Ибо целовальник оказался левшой.
Перочинный ножик был вынут из игрушечных ножен. Перо наискось срезано на конце.
Выдолбленную из камня чернильницу в берестяной оплётке присяжный писарь снял с пояса и установил перед собой.
Вся эта процедура пугала Ерегеба – будто ему казнь готовилась!
Старый угорец вертел в руках гранёную палочку – пас – и бормотал смертные заговоры.
По требованию урядника Никифор вполголоса переводил причеты:
Бежали семь духов,
Семь священных духов.
Отдыхали возле семи берёз.
Эти семь берёз вечно стоят —
Одна берёза сгнивает и падает,
А другая вырастает.
Не руби маленький лес,
Он должен расти…
Понятно стало, что Ерегеб вовсе отчаялся. Готовился к смерти.
У бывалого служаки урядника это называлось «взять на притужальник».
– Скажи ему, мы, чай, не звери. Он старшина в племени, почитай, князь. Значит, может и сам откупиться, и людей своих откупить. Продай, старик, землю и спокойно живите. Пуcть только этот ваш Балаш и впредь лишь с мёртвыми говорит. Чтобы среди живых я его не видел. Чтобы духу его тут не было.
– Елад талай ед лакик[67], – перевел Никифор.
Старый Ерегеб подумал и кивнул.
Целовальник вывел на пергаменте:
«Купчая… А что купил село Сулгар со всеми угодьями от Туйги до Паденьги, по обеим берегам Пуи и Суланды, я есмь урядник Бориска Ворьков за пять рублёв… Аже иметь мне служити, село будет за мной, не иметь служити, – село отоимуть в государево владение…»
22
До сего дня здесь на паперти сулгарского храма лишь отец Паисий представал перед старожилами единственно от имени Христа. Благостные выпевы попа канули в небыль. Внове были и голос лихого урядника, и напор.
Не слезая с коня, Бориска Ворьков прочитал только что подписанную грамотку на вотчину. В пояснение добавил:
– А в кумирне вашей будет теперь волостная управа. Старостой – Ерегеб. К нему в помощь – выборный Никифор Синцов. Что причитается с вас на кормление войска, на подати Господину Великому Новгороду, то нести в съезжую в Рождество и в Петров день…
Пока говорил урядник, стрелец из переднего ряда заряжал пищаль – для острастки.
Мешочек пороху затолкал шомполом в дуло. Сверху пыж из пакли. Подставили ему бердыш. Ствол пищали (дудки, свистка) лёг меж черенком и лезвием.
Урядник выхватил саблю из ножен и вскинул над головой.
Стрелец ударил кресалом, раздул огниво.
Поднёс к фитилю.
И не сразу – пока ещё искра добежала до заряда! – грянул гром в ясном небе.
Выстрел прокатился эхом над Сулгаром.
Первый здесь – с Сотворения мира.
23
…Тутта остановилась и задрала голову в поисках морока.
– Минек езё ван?[68]
Сосны, одинаково высокие, ровные как колонны всякого языческого храма, словно окаменели.
Лесной бог Вэрса пребывал в светлой задумчивости.
– Эз ороз лё[69], – сказал Кошут.
От своего стойбища окольными тропами пробирались они к рыбацким шалашам на Туйгу.
По всей длине эта речка была разгорожена родовыми угорскими запрудами из кольев. Рыбачили вершами, ставили прутяные морды. Бичевали воду вицами, загоняя рыбу в ловушки.
Или вместо крючков использовали острые палочки – баты с наживкой. Или ловили просто на конский волос. Червяка в узел потуже – и ждать до глубокого заглота.
Узкая Туйга в этом месте петлёй охватывала сосновый бор, наполненный тихим пением. То ли иглы звенели на ветерке, то ли где-то вдалеке стая птиц отбивалась от коршуна.
Кошут с Туттой шли на этот звук.
Вскоре между редкими стволами различили они блеск медных тарелочек – неукротимый Балаш священнодействовал у жертвенника, бил колотушкой по кожаной перепонке, разражался пронзительным криком, будто раненый заяц вопил.
Вокруг Балаша сидели на пуховых перинах беломшанника десятка два угорцев из Сулгара, верные своему пламенному вождю.
Втайне от стрельцов, наперекор мнению сторонников предателя Ерегеба, они собрались здесь сегодня для решительного разговора.
– Мега тол тюз, котель ме млег![70] – выкрикнул Балаш.
После чего скорчился и отрыгнул заветный янтарь.
Отёр камушек о меховую накидку и водрузил сверху каменной пирамиды.
– Мега тол тюз![71] – вразнобой ответствовала паства.
Шаман побежал вокруг капища, ударяя
