Тайные тропы Магуры - Владимир Карпович Чухрий

Бандиты не знали покоя, вынуждены были систематически маневрировать, чтобы избежать столкновения с поисковой группой. К тому же Орест Порожний — эмиссар центрального «провода» ОУН — требовал принятия мер особой конспирации.

Подкова оставил банду в районе села Россопач, а сам с наиболее доверенными людьми пришел в Радинское. Он сначала долго колебался в выборе места для бункера. Близость лесного массива возле дома лесника и заставила его остановить свой выбор на этом месте.

— Завтра начнем в доме копать краивку[14], — глядя в упор на лесника, заявил он.

— В моем доме? — забеспокоился Гурьян.

— А где же? Может, прикажешь у попа или Копылы? Где же лучше, как не у тебя? О твоих связях с нами никто не знает, мошна твоя еще туговата, у нас другого выбора нет.

— Вот не ожидал! Да ведь у меня часто с района бывают всякие. Как же так? — пытался протестовать лесник.

— Вот и хорошо. Я это все учел. Краивка будет небольшой, на четыре-пять человек. Для остальных к зиме оборудуем в горах. Но об этом, учти, никто не должен знать, кроме присутствующих.

— Ну что ж, воля ваша, — покорно согласился Гурьян.

Подкова поднялся из-за стола, потянулся и, довольный скорым согласием лесника, дружески похлопал его по плечу.

— Не горюй, старина, все будет хорошо. Куда это Юзеф делся? Мы пойдем на чердак спать, а ты уж последи за порядком.

— Дай бог, дай бог! — задумчиво произнес Гурьян и направился к выходу из хаты, чтобы дать распоряжения младшей дочери.

— Погоди, — задержал Подкова. — Завтра ведь сходка всего села, колхоз надумали… Так ты уж проверни так, как договорились, чтоб комар носа не подточил. Понял?

***

Коллективизация села взбудоражила мужицкие души. Ранней весной, на общем собрании радинцев, по предложению представителя райкома, обсудили вопрос об организации колхоза. До хрипоты накричавшись, так и не приняли никакого решения.

Тревогу вызвало появление в Радинском нищего с опухшими толстыми ногами, с большим медным крестом на волосатой груди. Он пугал страшными рассказами о жизни колхозников Восточной Украины, откуда якобы ушел, оставив всю семью «на гробках»[15]. Прожил нищий в селе два дня, но успел обойти почти все хаты, «открыл глаза» сельчанам, рассказывая «всю правду» про колхозы. Кое-кто поверил нищему, многие сомневались, но все это сказалось на весенних полевых работах, главным образом, из-за слухов: «К осени межи запашут, весь урожай на общий двор, и все будет распределяться по едокам». Большинство радичан засеяли свои наделы частью овсом и мелкой бульбой, а по ночам тайно квасили посевное зерно и гнали самогонку.

Прошла весна. Ничего нового о колхозе слышно не было. Те, кто побогаче, объясняли это тем, что, мол, их земли государству неинтересны, колхозы получатся маломощными, МТС, стало быть, организовывать не станут, что на горной пахоте тракторы будут переворачиваться, а конной тяги мало, чтобы обеспечить посев и уборку урожая.

Но вот снова приехал «молодой большевик», как прозвали инструктора райкома в селе, и предложил избрать трех представителей радичан для поездки в Восточную Украину, где они могли бы своими глазами сравнить их жизнь и колхозную. Он сказал, что никаких насильственных мер по организации коллективного хозяйства принято не будет, что люди сами должны понять искреннее желание Советской власти сделать радичан зажиточными. Закончил он речь так:

— А что до кулацких элементов, то вы ещё подумаете: принять их в колхоз или оставить отщепенцами на клочках земли, где они возятся, как жуки в навозе, — вони много, а кусать нечего!

Слова его потонули в смехе сельчан. Без долгих проволочек избрали делегатов: двух мужчин и одну женщину — Оксану Гайдашеву. Ее уважали после памятного случая, происшедшего на прошлую пасху. Кто-то из перепившихся мужиков подпалил стог соломы во дворе бедняка Ивана Нагуйко. Пламя перебросилось на крышу хаты. Мужики беспорядочно метались вокруг пылающей усадьбы. Прибежавшая с другого конца села жена Нагуйко закричала истошно и повалилась с ног. Кто-то крикнул, что в доме остался семимесячный сын Ивана. Несколько отчаянных голов метнулись в дом, но огонь заставил отступить. И тут Оксана облила себя водой из ведра и скрылась в пылавшей хате. Толпа в оцепенении ждала — что будет? Через минуту, опаленная, с прижатым к груди ребенком, Оксана выбежал^ на улицу. Все бросились к ней.

С того дня пристыженные мужики стали кланяться ей первыми, а бабы долго еще осыпали ее словами благодарности и восхищения.

Больше двух недель пробыла делегация где-то на Востоке. Сельчане шутили: «На державных харчах зажирели, чего доброго теперь и вернуться не захотят», «А Оксана Гайдашева — та себе жениха посерьезнее выискивает, а то наши, что телята — ни мычат, ни телятся».

Вернулась делегация погожим днем, на легковой машине, в сопровождении «молодого большевика». Председатель сельсовета Ильченко, хорошо зная недоверчивость односельчан, попросил «не давить на них». Представитель райкома помотал головой, но согласился, объяснил, как проводить собрание, и уехал.

Гурьян покрутился возле мужиков, собравшихся у сельсовета, и скрылся в «крамныце», а старый Копыла, попыхивая короткой трубкой, с неприязнью наблюдал за сельчанами. Собственно говоря, не так был уж он стар: пятьдесят четвертый пошел. Старым его называли в отличие от сына Мыська, ушедшего в банду. Спесивый, привыкший к долголетней власти, старый Копыла с трудом скрывал свое презрение к «безмозглым» батракам. Но времена изменились, газды быстро освоились с новыми законами, все чаще стали повторять: «не имеешь права», «нет такого закона», «теперь все равны». Сдерживаясь на людях, Копыла бесновался, оставаясь один.

Появление банды Подковы воспламенило надежды захребетника. Узнав об активности Гурьяна, отца Силантия, Мигляя, к тому времени ставшего секретарем сельсовета, Копыла отправил к оуновцам старшего сына — рыжего Мыська. Вместе с ним ушел и батрак Герасько.

Копыла, конечно, скрывал свои связи с бандитами и на людях возмущался «самовольством» сына, которого якобы увлек Герасько, грозился, что собственными руками свернет головы обоим, если они покажутся на пороге его дома. Когда пошли слухи об организации колхоза, Копыла продал семь дойных коров и тройку лошадей, мельницу прикрыл под предлогом износки жерновов, а ночами закопал в тайники наиболее ценные вещи и около двухсот пудов отборной ржи и пшеницы. Помогал ему муж сестры Сидор Назарчук, получивший за усердие яловую телку и двух поросят.

Назарчук попал в число делегатов для поездки благодаря настойчивости Мигляя. По возвращении Назарчук обязан был «облыгать колхозное устройство», за что