Тайные тропы Магуры - Владимир Карпович Чухрий

— Я ждал, когда она освободится. Несколько дней тому назад Тымчак дал ее какому-то газде съездить в город, ну я и не решался до его возвращения говорить об этом.

— Значит, у вас своей лошади нет?

— Нет! Вернее, была, но я ее продал зимой: кормить было нечем.

— Вы говорите правду? Вы из Радинского?

Лабурь утвердительно кивнул.

Порывшись в сейфе, Башкатов нашел списки жителей села Радинского и хуторов и прочитал:

— Лабурь Иосиф Захарович. Имеет надел в 2,5 гектара, семья из трех человек, в хозяйстве корова и одна лошадь — середняк. Правильно записано?

— Правильно. Но лошадь я продал.

— Вы говорите неправду. Списки составлены весной этого года.

Лабурь пожал плечами и опустил голову.

— Значит, вам не нужна была помощь Тымчака. Для чего вы приходили к нему?

Ожидая ответа, Башкатов рассматривал Лабуря. Выше среднего роста, с узким лицом и непомерно большими, словно свисающими ушами, он сидел, сложив узловатые пальцы на коленях, и смотрел на пол. Одет был в темно-синий френч и такого же цвета брюки — новые, отдающие нафталином, обут — в добротные яловые сапоги.

— Молчите? А для чего вы записали себя в родственники Тымчака? спросил Башкатов.

— Нет, он родственник… Дальний, но родственник.

— Вы сказали, что знаете его с детства?

— Да! — подтвердил Лабурь.

— Вы когда-нибудь были в Станиславе? — спросил Башкатов.

Лабурь удивленно промычал:

— Не-е-т.

— Значит, не были ни в Станиславе, ни в Станиславской области?

— А что, похож на кого?

— Нет. Дело в том, что ваш дальний родственник Тымчак, которого вы знаете с детства, до 1930 года проживал в Станиславской области. Как же это вы ухитрились с ним вместе под стол пешком ходить?

Лабурь прищурил глаза.

— Не бери на пушку, пан начальник. Я на свете живу уже шестой десяток: меня не проведешь.

Башкатов протянул ему протокол допроса Тым-чака.

— Читайте! Видите? Являюсь уроженцем Станиславской области…

Лабурь задумался, снова уставившись в пол.

Вернулся Лукашов, прошел к своему столу, сел.

— Дважды Лабурь уже солгал, — сказал ему Башкатов. — Не понимает, что, добровольно признавшись, он заслужит снисхождение при определении меры наказания.

Башкатов коротко пересказал свою беседу с Лабурем.

Лукашов встал, прошелся по комнате.

— В документах, вернее, в блокнотике, который обнаружили в полевой сумке Човена, я встретил одну интересную запись… Три недели тому назад он записал: «На последнюю пятницу встреча с Каплаухим — в том же месте». — Лабурь повернулся к Лукашову и выжидающе замер. — Човен действительно явился в последнюю пятницу этого месяца на встречу с Каплаухим. Присмотревшись к тем, кто был в эту пятницу в доме Тымчака, я установил, что меткая кличка Каплаухий очень соответствует вашей внешности, Лабурь.

Башкатов не без любопытства уставился на большие свисающие уши Лабуря. Тот заерзал на табуретке, глаза у него забегали.

— Что, Лабурь, не прав ли я, утверждая, что, именно вас окрестили такой кличкой?

— Нет у меня никакой клички, — протестующе прохрипел Лабурь.

— Но почему именно вы оказались в доме Тымчака в последнюю пятницу этого месяца, да еще с такими характерными уликами, как ваши уши? — спросил Лукашов.

— Можете что угодно говорить — я ничего не знаю.

— Так вот, Лабурь, — подойдя к нему, продолжал Лукашов. — Нам остается только уточнить: встречались ли вы с Човеном в пятницу три недели тому назад? И тогда… А это мы легко сделаем, когда установим ваше отсутствие в Радинском в то время… Даю возможность до утра обдумать свое положение и затем откровенно рассказать обо всем. И подумайте — из Радинского вы или из какого-нибудь другого места. Нам ведь нетрудно это установить.

Лукашов вызвал вахтера и приказал увести Лабуря.

— Кажется, попал в яблочко, — сказал Лукашов, — надо еще раз все продумать. Кончик нити в наших руках, теперь надо размотать клубок до конца.

В дверь постучали. На пороге появился старшина Вдовиченко.

— Товарищ старший лейтенант, там этот — второй, просится к лейтенанту Башкатову. Говорит: «Пойди скажи, что я хочу кое-что сообщить».

— Тымчак? — удивился Башкатов. — Веди его.

Тымчак уселся у стола Башкатова и, воровато бегая своими маленькими глазками, стал убеждать офицеров в своей невиновности. От волнения по его лоснящемуся лицу сбегали струйки пота. Жидкие волосы слиплись на лысеющей голове, и казалось, что он только что вышел из бани.

— Я никогда не занимался тем, в чем вы хотели меня обвинить. Я жертва бандитского насилия. Я честный человек…

— Обождите, Тымчак, не торопитесь, — перебил его Башкатов. — Никто, вас ни в чем не обвиняет. Мы хотели только выяснить обстоятельства и причину появления в вашем доме бандитов. А вы увиливаете. Для чего вы просились ко мне, что хотели сообщить?

— Хочу правду вам сказать. — Тымчак вытер ладонью углы рта и зашептал: — Лабурь-то он Лабурь, но не тот Лабурь, за которого себя выдает. В Радинском тоже есть Лабурь, а этот из хутора Выжнего — из той хаты, где захватили вашего офицера. Только вы ему ни гу-гу про меня, он хитер. Ко мне приходил на связь с бандитами, а я что? Что я мог сделать? Все они одной шайки.

— А вы никакой связи с бандитами не имели? — спросил Лукашов.

— Нет, что вы! Я их сам ненавижу, истинный бог — ненавижу, — и Тымчак мелко и часто закрестился.

— Хорошо, идите, — сказал Лукашов. — Старшина, отведи Тымчака. И давай сюда Лабуря. Ну что, Борис, кажется, Лабурь из Выжнего будет прижат к стенке, а?

ТАЙНИК В ДОМЕ ГУРЬЯНА

Село Радинское, разбросавшее свои хатенки у подножия Магуры, мало чем отличалось от других сел края. Низкие, невесть когда поставленные срубы сумрачно поглядывали вокруг маленькими оконцами, нахлобучив крыши из ржаной соломы. Самыми темными были крыши домов беднейших радичан, на них не было труб, топились хаты по-черному. И ютились хатенки на самых невероятных местах: то взбирались на пологий склон подножья горы, то тянулись вниз ломаной цепочкой, чтобы собраться вместе в лощине между двух лысых холмов.

Единственная дорога, пересекавшая село, дважды перескакивала горбатыми мостиками через небольшую горную речку. В речушке больше камней, чем воды, но все-таки воды хватало, чтобы крутить громадное колесо мельницы, прицепившейся к каменистой глыбе горного склона. С восточной стороны Магуры, вплотную к селу, подступал-кустарник, а дальше — лес.

В центре села стояла невзрачная деревянная церквушка. Во дворе ее, окруженном лиственницами, возвышалась обросшая мхом колокольня. А метрах в пятидесяти от нее самодовольно глядел на окружающее дом священника — под оцинкованной крышей, с большими городскими окнами, с застекленной верандой.

В единственной в селе кирпичной