Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Морда коня ещё окуржеветь не успела, а уж вожжи натягивай.
Перед повозкой в предрассветной морозной мгле не образ ли отца Петра с крестом наперевес?
«Стой! Посмотри на полевую лилию – не прядёт, не ткёт, но сама княгиня не одевается краше её! Будь как лилия – только тогда вечно тебе в Раю блаженствовать. А с этаким возом добра – дорога тебе только в ад…»
В онемении стягивает мужик шапку с головы и накладывает кресты на лоб.
Укоры усиливаются. «А на птицу небесную взгляни – не сеет, не жнёт.
Отец Небесный питает её!..»
Мужику хоть падай на колени и проси прощения за неразумность.
Напор не ослабевает.
«Не заботься, что есть, что пить, во что одеться. Ищи прежде Царства Божия, и это всё приложится тебе…»
«Уж не поворотить ли, в самом деле, домой», – думает мужик.
Но тут, на его счастье, знаком Небес камнем падает к его ногам замерзшая на лету райская птица с увядшей лилией в клюве.
Облачко пороши поднимается вокруг падали.
«Вот оно как у нас выходит с птицей-то да с лилией», – думает мужик, напяливая шапку.
Вдруг как-то невольно сходится у него в голове новозаветное в кольцо с ветхозаветным.
Он вожжой по крутому боку коня хлоп:
– Н-но, Серко!
Едет своей дорогой.
12
…В отсутствии врага городская стража своих мытарила.
Вместо зыбкого образа отца Петра, с его расслабляющими проповедями, у ворот Важского городка встал перед Галасием во плоти истинной преградой ходячий тулуп – краснорожий привратник с копьём под мышкой.
Мыто ему подавай, «проезжее».
Геласий к трём «деньгам» добавил стражнику две за присмотр товара.
Поводья намотал на деревянную спицу в бревенчатой стене. Остатки сена вывалил под морду снурово якутёнка. Укрыл трудягу дерюгой.
А ухо Геласия под шапкой давно уже было навострено в сторону базарной площади.
– Шумят христиане. Небось, все в барыше?
– Нажитки жидки, – ответил стражник. – Прибытки не прытки.
– Ну, так ведь лежачий товар всё равно не прокормит.
– Оно так. Только на торгу деньга проказлива.
Пообдёрнулся мужик после дальней дороги, пообчистился. Всё на нём ладно: и шапка бобровая, и кушак тканый с кисточками.
Боевито повёл плечами. Помял лицо от бровей до бороды, как бы вылепил на нём новое, подходящее для дел выражение.
И направил лапти в сторону торжища.[77]
13
Святки. Начинай грешить сначала.
Даже позорный столб на базарной площади Важского городка нынче был облит льдом, и на самом верху висят бублики хомутом в награду ловкачу.
Слышится говор, смех, перекличка носячих.
– Сбитень горячий – пьёт приказной и подъячий.
– Патока с имбирём. Варил дядя Семён. Арина хвалила. Дядя Елизар пальчики облизал…
Ехал Геласий по лесам один как перст, в страхах и сомнениях. А здесь на торжище среди народа враз правдой и смелостью проникся. У самого присловье с языка срывается:
– Кто в лён одет, доживёт до ста лет!..
14
Не одна сотня таких как он одиночек с Шеньги и Паденьги, с Тарни и Леди, а то и из самих Холмогор составляли рождественские торги в Важском городке 1526 года.
Отдельно сидели кожевники, вощары, салотопы, железняки.
У самого воеводского двора на виду – а «насиженное место – полпочина» – расположились меховые лавки со своим зазывом и толкованием.
– Бобра на спину – лисицу на подклад!
– Медведь быка дерёт. И тот ревёт, и другой ревёт. Кто кого дерёт – сам чёрт не поймёт! Из одной шкуры – и шуба тебе, и воротник!
– А вот белки – не для тепла, так для красной отделки!
Тошнотворной сладостью несло от дегтярного стана: горками были сложены здесь двухведёрные бочонки со смолой.
Слюдяной привоз играл на солнце радужными разводами.
Железные прутья были воткнуты в снег; казалось, сама земля ощетинилась. А полосы для ошиновки колёс только тронь – закачаются и зазвенят.
Мороженая рыба в кучах, свежая – и с душком.
Слепки воска на дерюге словно пушечные ядра.
Соль, птица, сало… Товар из дальних краёв, дивный, дорогой…
А на окраине – изделия свойские. Расторопные мужики из ближних деревень приволокли на лошадках, а то и на чунках, да могли и на загорбках, лапти, горшки, муку, шерсть, лён.
Оглобли у саней задраны вверх, чтобы не мешали движению народа. На концах оглобель – образцы товара (реклама!), далеко видать.
15
Место для себя Геласий высмотрел подле кожевников. Оставалось заплатить «явленое», получить ярлык и перетащить товар на торжище. У мытного двора он расспросил хмельных мужиков, где найти Мишку – «не беру лишку».
– Известно где. В корчме, – пояснили мужики и принялись дальше толковать про убытки. Дескать, чем так торговать, так лучше воровать!..
Пришлось ломать порядок – с питейного дома Геласий никогда дело не начинал.
В большой избе стоял полумрак и холодный, кислый пар.
Мишка – «не беру лишка» сидел среди купцов – кудлатый мужик в драном кафтане и с повязанным на шее ярким шёлковым платком. Этот род шарфа и сапоги выдавали в нём человека своеобычного. И не земледелец, и не купец. Нравом скоморох. Однако без дудки и бубенца.
Шут базарный.
Отбился он от свиты какого-то боярина, скорее всего, изгнан был за лукавство или корысть.
С тёмными денежками ещё совсем молодым объявился Мишка в Важском городке. Домик купил. Женился. Здесь супругу схоронил. Постарел. Когда-то учил грамоте воеводских детей.
А теперь кулачил[78] на базаре.
– Хоть в нитку избожись, – не поверю! – перечил Мишке дородный купец и стучал по столу тяжёлой ладонью.
– При колокольном звоне под присягу пойду! – крестился Мишка.
– В напраске побожиться – чёрта лизнуть!
– Лопни моя утроба. Чтобы мне не пить винца до смертного конца!
Геласий приближался к нему со спины, по полшага, с покашливанием.
16
Знакомство с Мишкой свёл Геласий год назад.
Выручил за крашенину и решил купить атласу за три полтины для приманки баб на льнища.
Подвернулся этот Мишка, соблазнил скидкой на двадцать гривен, подвёл к нужному человеку. По цене выходило атласу четыре аршина. А когда Геласий дома раскатал, перемерил – едва три натянул.
Вот как ловко прибаутками своими, махами рук, поцелуями да объятиями умел Мишка ослепить и лишить рассудка.
Теперь, думал Геласий, за мзду этот бывалый человек подсобит и ему выгодно отторговаться.
– Поклон вам, Михаил Евграфыч!
– А! Князь
