Доспехи света (ЛП) - Фоллетт Кен

— Понимаю.

Эймос вошел в раж.

— Что до цен…

Нортвуд поднял руку, призывая к молчанию.

— Я слышал достаточно, благодарю вас.

Эймос замолчал. Он догадался, что сейчас ему откажут.

Но Нортвуд его не отпустил. Он повернулся к Дональдсону и сказал:

— Напишите записку, пожалуйста.

Дональдсон взял лист бумаги и обмакнул перо в чернильницу.

— Попросите майора любезно переговорить с Барроуфилдом о сукне для мундиров. — Нортвуд повернулся к Эймосу. — Я бы хотел, чтобы вы встретились с майором Уиллом Риддиком.

Эймос подавил удивленное хмыканье.

Дональдсон посыпал записку песком и протянул Эймосу, не потрудившись ни запечатать, ни даже сложить ее.

— Риддик отвечает за все закупки, ему в этом деле помогает квартирмейстер. Его кабинет в этом же доме, чуть выше по лестнице. Благодарю, что пришли ко мне.

Эймос поклонился и вышел, скрывая свое смятение. Он произвел впечатление на Нортвуда, подумал он, но, вероятно, это не пошло ему на пользу.

Он нашел Риддика на верхнем этаже в задней части дома, в маленькой, прокуренной комнате. Уилл был там, в красном мундире и белых бриджах. Он настороженно поприветствовал Эймоса.

Эймос выдавил из себя все возможное радушие.

— Рад видеть тебя, Уилл, — бодро сказал он. — Я говорил с полковником Нортвудом. Он написал тебе записку. — Эймос протянул ее.

Уилл прочел, задержав взгляд на бумаге дольше, чем, казалось, требовалось для такого короткого сообщения. Затем, приняв решение, он сказал:

— Знаешь что, давай обсудим это за кружкой пива.

— Как пожелаешь, — ответил Эймос, хотя с утра не чувствовал нужды в пиве.

Они вышли из дома. Эймос полагал, что они пойдут в «Колокол», который был всего в нескольких шагах, но Уилл повел его вниз по склону и свернул на Фиш-стрит. К смятению Эймоса, он остановился у заведения Спорта Калливера.

— Не возражаешь, если мы пойдем куда-нибудь еще? — спросил Эймос. — У этого места дурная репутация.

— Ерунда, — сказал Уилл. — Мы же только выпить. Наверх идти не обязательно. — Он вошел внутрь.

Эймос последовал за ним, надеясь, что никто из методистов случайно не наблюдает за ними.

Он никогда здесь не был, но первый этаж выглядел обнадеживающе похожим на любую другую таверну, и мало что указывало на пороки, творившиеся в других частях заведения. Он попытался утешиться этим, но все равно чувствовал себя неловко. Они сели в тихом углу, и Уилл заказал две кружки портера, крепкого пива.

Эймос решил сразу перейти к делу.

— Я могу предложить тебе простое сукно для мундиров новобранцев по шиллингу за ярд, — сказал он. — Лучшей цены ты нигде не найдешь. То же сукно, окрашенное лаковым красителем для сержантов и других унтер-офицеров, на три пенса дороже. А сверхтонкое, для офицеров, британского красного цвета — всего три шиллинга и шесть пенсов за ярд. Если найдешь у другого кингсбриджского суконщика лучше, я съем свою шляпу.

— А где же ты возьмешь пряжу? Я слышал, на рынке ее нехватка.

Эймос удивился тому факту, что Уилл так хорошо осведомлен о состоянии рынка.

— У меня есть особый источник, — сказал он. Это была почти правда, ведь прялку «Дженни» должны были доставить со дня на день.

— Какой источник?

— Этого я раскрыть не могу.

Официант принес пиво и замер в ожидании. Уилл посмотрел на Эймоса, и Эймос понял, что платить должен он. Он достал из кошелька несколько монет и отдал их человеку.

Уилл сделал большой глоток темного пива, с удовлетворением вздохнул и сказал:

— Предположим, ополчению понадобится сто сержантских мундиров.

— Тебе понадобится двести ярдов сукна, окрашенного лаковым красителем, по шиллингу и три пенса, так что это обойдется тебе в двенадцать фунтов и десять шиллингов. Если ты сделаешь заказ прямо сейчас, получишь его за двенадцать фунтов ровно. Я слишком много уступаю, но я знаю, что ты будешь так доволен сукном, что закажешь еще. — Эймос отхлебнул пива, чтобы скрыть напряжение.

— Звучит неплохо, — сказал Уилл.

— Я рад. — Эймос был удивлен не меньше, чем доволен. Он не ожидал, что продать что-то Уиллу будет так легко. И хотя это был не огромный заказ, он мог стать лишь началом. — Я сейчас же пойду домой, выпишу счет и принесу тебе на подпись через несколько минут.

— Хорошо.

— Спасибо, — сказал Эймос. Он поднял свою кружку и поднес ее к кружке Уилла, чтобы чокнуться — жест, символизирующий сделку. Они оба выпили.

— Еще кое-что, — сказал Уилл. — Выпиши счет на четырнадцать фунтов.

Эймос не понял.

— Но цена же — двенадцать.

— И двенадцать — это та сумма, что я тебе заплачу.

— Так как же я могу выставить тебе счет на четырнадцать?

— В армии у нас так принято.

Внезапно Эймос все понял.

— Ты скажешь армии, что цена была четырнадцать фунтов, заплатишь мне двенадцать, а два оставишь себе.

Уилл не стал отрицать.

— Это же взятка! — возмущенно сказал Эймос.

— Говори тише! — Уилл огляделся, но поблизости никого не было. — Будь осмотрительнее, дурак.

— Но это же нечестно!

— Да что с тобой такое? Так дела делаются. Каким же наивным надо быть?

На мгновение Эймос задумался, не говорит ли Уилл правду, и не замешаны ли во всех подобных сделках взятки. Возможно, это было одно из тех вещей, о которых отец ему не рассказывал. Затем он вспомнил, сколько кингсбриджских суконщиков были методистами, и почувствовал уверенность, что они не были виновны в коррупции.

— Я не буду выписывать фальшивый счет, — сказал он.

— В таком случае ты не получишь заказ.

— Думаешь, найдешь суконщика, готового дать тебе взятку?

— Я знаю, что найду.

Эймос покачал головой.

— Что ж, методисты так дела не ведут.

— Тем хуже для тебя, — сказал Уилл и осушил свою кружку.

10

Уилл Риддик вернулся в Бэдфорд за день до того, как истекли шесть недель постельного режима Кита.

По несчастливому стечению обстоятельств защитник Кита, Роджер, уехал за неделю до этого. Как слышали слуги, он остановился в доме Эймоса Барроуфилда в Кингсбридже и работал там над каким-то таинственным проектом, о котором никто ничего не знал.

Кит с нетерпением ждал, когда сможет наконец встать с постели.

Поначалу, когда голова болела и он все еще был в шоке, ему даже не хотелось двигаться. Он так устал, что был рад просто лежать в мягкой, теплой постели. Трижды в день Фан помогала ему сесть и кормила овсянкой, бульоном или хлебом, размоченным в теплом молоке. Усилие, затраченное на еду, его изнуряло, и он снова ложился, едва закончив.

Постепенно все изменилось. Он мог наблюдать за птицами из окна, и потому уговорил Фан насыпать на подоконник хлебные крошки, чтобы их привлечь. Фан часто сидела с ним после ужина слуг, и когда им нечего было обсуждать, он рассказывал ей библейские истории, которые слышал от матери: о Ноевом ковчеге, об Ионе и ките, об Иосифе и его разноцветной одежде. Фан не знала многих библейских историй. Она осиротела в семь лет и пришла работать в усадьбу, где никому и в голову не приходило рассказывать ребенку сказки. Она не умела ни читать, ни даже написать свое имя. Кит с удивлением узнал, что ей не платили жалованья.

— Как будто я работаю на своих родителей, — говорила она. — Так говорит сквайр.

Когда Кит рассказал об этом матери, та в сердцах сказала: «Я называю это рабством», а потом пожалела о своих словах и велела Киту никогда их не повторять.

Ма приходила к нему каждое воскресенье после обеда. Она входила через кухонную дверь и поднималась по черной лестнице, чтобы не встретиться со сквайром или его сыновьями, и Фан говорила, что они даже не знали о ее визитах.

И Кит затосковал по нормальной жизни. Он хотел надеть одежду и есть с другими слугами на кухне. Он даже с нетерпением ждал, когда снова сможет чистить камины и полировать сапоги вместе с Фан.

Но теперь его нетерпение исчезло. С Уиллом в доме Киту было безопаснее оставаться взаперти.