Расколотая корона - Виктория Холт

***

Ричарду, второму сыну короля, еще не исполнилось восемнадцати. Более воинственный, чем его братья, он упивался самой необходимостью взяться за оружие. Он был полон решимости превзойти всех на поле брани и удержать Аквитанию в борьбе против отца. Он ненавидел отца. Да, его братья тоже были не в восторге от старого короля, они считали, что тот обделил их наследством, и подняли против него оружие, но никто из них не ненавидел его так, как Ричард.

Всю свою жизнь он видел в отце дьявола — злого гения их семьи. Так считала его мать, а она была мудра и умна, и он любил ее так же сильно, как ненавидел отца.

Он жаждал быть с ней, но она была пленницей своего мужа. Когда Ричард думал об этом, его охватывала такая ярость, что ему хотелось убить отца. И он убьет, обещал он себе. С какой радостью он отрубил бы ему голову и послал ее матери. Уж она-то оценит. Вместе они сложили бы об этом балладу, они бы пели ее в два голоса.

Теперь у него была двойная миссия — не только победить отца и стать истинным правителем Аквитании, но и освободить мать. Он жалел, что не старше. Он был прирожденным воином, но никто не воспринимал всерьез столь юного человека, а его отец создал вокруг себя особую ауру; за ним закреплялась слава непобедимого льва. И все же он старел, и так будет не всегда. Король Франции был против него; как и другие его сыновья, Генрих и Джеффри. Неужели он сможет вечно противостоять такому союзу? А когда был убит архиепископ, казалось, весь мир ополчился на него. Могли ли люди восхищаться им за то унизительное покаяние? Ричард не мог в это поверить. Несомненно, он унизил себя, и все же, сделав это, он добился больших успехов в Англии. Попытки отнять у него страну провалились. Но в Нормандии и Аквитании все будет иначе. Там ему не победить.

Он ликовал при мысли об армиях короля Франции и таких людях, как Филипп, граф Фландрский. Генрих скоро будет править своим королевством. Значит, и Ричард должен править своим.

Как ему нравилось скакать во главе войск, когда над головой развевались его стяги.

«Мой самый любимый сын, — говорила его мать, — ты рожден, чтобы вести за собой людей. Я благодарю Бога, что именно ты унаследуешь Аквитанию. Поистине, я бы никогда не позволила, чтобы моя родная земля досталась кому-то другому».

Предполагалось, что они будут править совместно, он и его мать, но с тех пор как она стала пленницей своего мужа, нельзя было сказать, что она имеет право голоса в управлении землей. Народ Аквитании любил ее, но к ее сыну относился не так уж и радушно. С его светлыми волосами и ярко-голубыми глазами он казался чужаком на юге. В нем было что-то инородное, и они это чувствовали. Они принимали его лишь потому, что он был сыном своей матери, но всегда помнили, что в нем сильна кровь его норманнских предков. Он был поэтом, любил музыку. В этом он был сыном своей матери. Но они не могли забыть, что его отец — Генрих Плантагенет, чья мать была внучкой нормандского Завоевателя.

Поэтому, когда он проезжал по Аквитании, пытаясь собрать людей под свои знамена, чтобы защитить свое наследство от алчного отца, рыцари Аквитании не горели желанием к нему присоединяться.

Ему донесли, что его отец, убедившись в безопасности Англии, направляется в Аквитанию, чтобы уладить там дела. Ричард понял, что очень похож на своих братьев: пока отец был далеко, он мог гневаться на него, но мысль о встрече с ним лицом к лицу в бою вселяла ужас в его сердце. Репутацию старого короля нельзя было забывать. Все знали о ней, и самые стойкие трепетали перед ней. Он обладал тем редким качеством, которым владели его дед и прадед, и которое часто позволяло им выигрывать битву еще до ее начала, просто наполняя сердца врагов страхом и уверенностью, что против такого человека им не победить.

Ричард оглядел свой отряд. Он видел страх на их лицах. Он подозревал, что, узнай они, что его отец идет на них, многие в чистом ужасе дезертируют.

Он подозвал гонца и велел ему со всей возможной скоростью скакать к армии короля Франции, которая, как он полагал, находилась в Нормандии.

— Возьми эти записки, — сказал он, — и передай одну каждому из двух моих братьев, а одну — королю Франции.

Он смотрел, как гонец уезжает. Теперь он чувствовал себя в безопасности. Они не дадут ему потерпеть поражение. Они пришлют помощь.

***

Отец все еще не пришел, но он приближался. Ричард ждал возвращения гонца. С ним должна была прийти помощь. Возможно, и сами братья. Если они взяли Руан, то, опьяненные победой, принесут ему лучшую весть, какую только можно было получить, ибо это означало бы, что они победили его отца и миф о его непобедимости развеян.

Но солдаты не приходили, и гонец вернулся один.

«Увы, брат, — писал Генрих, — нам не сопутствовал успех под Руаном, и мы были вынуждены бежать от войск нашего отца. Теперь заключено перемирие, и мы ждем, чтобы обсудить с ним условия. Но одно из его условий гласит, что мы не должны посылать тебе помощи».

Ричард стиснул кулаки в безмолвной ярости. В какой-то мере он унаследовал анжуйский нрав, но его гнев, в отличие от отцовского, был не горячим, а холодным. Ричард никогда не стал бы кататься по полу, грызя тростник; он не багровел так, что казалось, вот-вот рухнет в припадке. Он бледнел; его голубые глаза становились стальными; но его гнев был не менее яростным оттого, что был холодным.

Он чувствовал этот гнев сейчас. Ибо вот он, почти мальчик, с небольшой армией, и он должен в одиночку противостоять величайшему полководцу своего времени — собственному отцу.

Он сам, может, и смог бы. Его последователи — никогда.

Он знал, что у него нет иного выбора, кроме как отступить перед отцом. Когда он обсудил положение дел со своими самыми опытными рыцарями, те согласились с ним.

— Люди никогда не станут сражаться с армией вашего отца, — сказали они. — Они затрепещут от страха при одной мысли об этом и дезертируют еще до его прибытия.

Это была правда. Ничего не оставалось, кроме как отступать.

Какое горькое унижение! Генрих прошел через Аквитанию, требуя