Расколотая корона - Виктория Холт
Пусть сюсюкает со своим бастардом! Отвечать ему придется перед законными сыновьями.
«О Боже, — молилась она, — предай его в их руки».
У нее были свои шпионы. Они приходили в замок под разными предлогами и находили момент, чтобы поговорить с королевой.
У некоторых из ее служанок были друзья, которые сообщали им новости. С ней были женщины из ее родной Аквитании, и они говорили на провансальском языке. Они пели ей новости на этом языке, словно это была песня. Возможно, в этом не было необходимости, но это отвечало ее склонности к интригам и оживляло дни плена.
Как она была рада, когда услышала, что Ричард удерживает Аквитанию и поднимает рыцарей этой прекрасной земли против своего отца.
Затем пришла весть об осаде Руана. «Как это похоже на Людовика!» — подумала она.
Она говорила со своими женщинами о былых днях, когда Людовик уклонялся от боя, потому что у него не хватало на это духу.
— Он мог бы встретиться с королем Англии, сразиться с ним. Но он предпочел бежать. Он всегда был больше монахом, чем мужчиной. Хотя в первые дни нашего брака я почти сделала из него мужчину. А мои сыновья… Генрих и Джеффри? Что с ними? Им следовало остаться и сражаться. Но сдаться, заключить перемирие… а потом довольствоваться выслушиванием его условий. И каковы будут эти условия, я вас спрашиваю? Генрих Плантагенет никогда не отпустит из своих рук ни землю, ни замок. Раз его жадные когти что-то схватили, он никогда этого не выпустит. У моего сына Ричарда больше духа, чем у его брата. Можете быть уверены, он никогда не сдастся.
Но он сдался. Она представила его холодный гнев, когда он понял, что не ровня своему отцу. Народ Аквитании не доверял такому юному мальчику и боялся ярости Генриха Плантагенета. Так война в Аквитании сошла на нет, так же как и под Руаном.
— Кажется, ему достаточно лишь появиться, и люди его боятся. Почему они должны? — спрашивала она, но знала ответ. В нем было качество, которое она никогда не забудет. Ей хотелось, чтобы он приехал навестить ее в этой тюрьме, в которую он ее поместил. Как бы она насладилась словесной баталией с ним.
Она проклинала судьбу. Он был слишком силен, он все еще сохранял юношескую бодрость, а мальчики были слишком молоды. Со временем все изменится: пока они будут взрослеть, он будет стареть. Она должна ждать, пока годы не затуманят глаза вожака; тогда его волчата растерзают его.
Если бы только она могла быть с ними, советовать им, возможно, уговаривать Людовика. Могла ли она сделать это сейчас? Как она жаждала свободы!
Ее взволновала неожиданная новость.
Ее передали ей в песне. Великий король любил юную девушку… очень юную… которая была обручена с его сыном.
Она слушала. Этого не могло быть.
Алиса!
Да ведь она еще ребенок. Но не слишком юна, чтобы удовлетворить его похоть.
Так он дошел до детей! И до невесты своего сына! Невесты Ричарда!
Что он задумал? Передать Ричарду запятнанную красавицу, когда наиграется?
Этого не должно быть.
Затем ей в голову пришла другая мысль. Он хотел развода. Он намекал на это.
«О Боже, — подумала она, — неужели он хочет жениться на Алисе?»
Она убедила себя, что он не женится на Розамунде. Народ не захочет видеть ее своей королевой, а он был достаточно королем, чтобы знать, что превыше всего он должен сохранять одобрение своего народа. Но Алиса, дочь короля Франции! Это было совсем другое дело.
Забавляется с Алисой! Распутник! Она ясно видела его лицо: хищный блеск в золотисто-карих глазах, ноздри, внезапно раздувающиеся, как бывало в минуты сильного волнения.
«Насколько сильно он хочет жениться на Алисе? — гадала она. — Достаточно, чтобы убить жену?»
Как это было бы просто. Кто станет по ней тосковать? Ее дети? Но они и его дети тоже, а он — господин. Что творится за этой львиной маской? В какой она безопасности?
Она чувствовала, что действовать нужно быстро.
Она отправит послание Ричарду. У нее достаточно друзей, чтобы это устроить.
Она уже мысленно составляла его.
«Потребуй, чтобы король прислал тебе твою нареченную. Пора вам с Алисой пожениться. Он должен это сделать. Скажи королю Франции, что ты хочешь свою невесту».
Она была начеку.
Теперь ей придется быть особенно осторожной.
***
Стоял последний день сентября — теплый и туманный, — когда Генрих сел за стол переговоров напротив своих сыновей: Генриха, Ричарда и Джеффри.
В его сердце было торжество, смешанное с некоторой грустью. Негоже отцу заключать мир с собственными сыновьями; с другой стороны, было отрадно, что он усмирил их всех до единого — и Генриха, с его непомерными притязаниями, рожденными великодушием отца, позволившего ему короноваться; и Ричарда, с холодной ненавистью, сверкавшей в голубых глазах, слишком юного и неопытного, чтобы понять, как неразумно ее выказывать; и Джеффри, который все еще казался мальчишкой. Славные парни, все трое — и все здесь, потому что сговорились против своего отца.
Он не мог не гордиться ими. Все они были хороши собой. Генрих — самый красивый; о нем говорили, что он прекраснейший принц христианского мира. Джеффри был почти так же хорош, похожий на своего деда, графа Анжуйского, который носил то же имя. Ричард был другим. Не менее красивым, но по-иному. Выше братьев и искуснее в верховой езде; однажды, набравшись опыта, он станет грозным противником на поле брани.
Этих мальчиков породил он; эта мысль наполнила его каким-то волнением, и суровость в его глазах смягчилась. И все же он собирался дать им понять, кто здесь хозяин.
— Сыновья мои, — сказал Генрих, — меня огорчает, что мы сидим здесь таким образом. Я хорошо помню те дни, когда вы были в детских комнатах моих замков, и какую радость мне доставляло видеть, как вы растете. Вам дали дурной совет, и вы оскорбили законы Божьи и человеческие, подняв оружие против своего отца. Но я не забываю, что вы мои сыновья, и потому буду снисходителен. Во-первых, мы дадим торжественную клятву, что все мы прощаем своих врагов и возвращаем законным
