На заре земли Русской - Татьяна Андреевна Кононова

Он никогда не был с сыновьями ласков, но это вовсе не значило то, что он их не любил. Мать любит — лелеет и балует, а отцовская любовь — она другая, и не всякому дано её понять да почувствовать всю её силу. Айфбьорн, выросший в семье воина, с детства державший в руках меч, нож, лук и стрелы, не боялся трудностей и тому же учил сыновей. Не стали дружинниками ни Стёпка, ни Стёмка, ну так что ж, у них своя судьба, своё счастье. Даже попрощаться не успели ни с младшим, когда уезжал, ни со старшим, когда уезжать пришлось самим.

Что ж, видно, такова жизнь северянина на славянской службе: ни дома, ни родных, ни детей вырастить, ни внуков понянчить. Ведь в семье Степана и Ариши в скором времени должен был появиться на свет долгожданный первенец. А Стёмка, дурная голова, всё тянул с этим, на расспросы только беспечно отмахивался, ни с одной девчонкой не гулял, только знал отец, что приглянулась ему Марья, воеводина дочка. Не того полёта птица, не ровня ему.

И ещё отец знал, что мальчишки вырастут честными и смелыми, не забудут близких, не подставят палки в колёса своим, не поступят дурно, если это против их совести, и это понимание для него было дороже любых ласковых слов.

После напрасного обвинения жить стало труднее. Князь Ярослав долго думал, что делать с верным дружинником и его семьёй, когда тот служил ему давно верой и правдой, а теперь один раз провинился. Стоит ли искать «виноватого», когда ни послухов, ни доказательств нет? Как объяснить сыну Изяславу, почему он принимает неверное решение и в чём правда отца? И в конце концов тайно, без лишних глаз и ушей Ярослав Владимирович велел Айфбьорну с женой и хозяйством покинуть Киев. Уехать подальше от стольного города, в Переяславль, например, как тот и поступил. Не было ни публичных обвинений, ни позорного разграбления, за что Айфбьорн был князю благодарен. Но болело сердце только за то, что сын на себя чужую вину принял, и из-за этого страдают все, а тот, кто истинно виноват, сухим из воды вышел.

В отличие от Киева и Переяславля, Полоцк принял его хорошо. Большой, светлый город, раскинувшийся на разливе двух рек — двух сестриц, Двины и Полоты, укрытый с трёх сторон густыми северными лесами, очерченный изгибами занесённых снегом дорог. Избы посада были разбросаны на пологих склонах холма, и некоторые узкие улочки даже спускались на самый берег Двины. Княжеский двор, обнесённый гладко обструганным частоколом, встретил приезжего чужака разноголосием гула, но гул этот казался спокойным и приятным: люди работали, никто не бунтовал, в маленьком северном уделе всё было тихо и мирно.

Князь полоцкий вышел встретить гостя. Статный, высокий — нагибался под деревянными балками в переходах, — с тёмно-русыми кудрями, подхваченными повязкой из кожи вепря, точь-в-точь как кудесники носили. Айфбьорн, впервые поглядев на него, сразу понял, почему его волхвом и чародеем прозвали. Что-то такое необъяснимо чужое, нездешнее сквозило во всей фигуре князя, его жестах, движениях и голосе, а особенно — во взгляде чуть прищуренных серых глаз. Стараясь не думать о ходивших про него слухах, датчанин склонил голову, приложив широкую твёрдую ладонь к груди:

— Здравия, княже.

— И тебе здравия, — откликнулся Всеслав на варяжском наречии неожиданно для гостя. — Садись да говори, кто ты, откуда, что за дело ко мне?

— Зовут меня Айфбьорн Гуннарссон, был на службе у князя Ярослава, да разошлись наши пути. Из Переяславля сюда ехал. Хочу остаться в твоём северном уделе, а заодно и с сыном повидаться. Полсолнцеворота назад он сюда приехал…

— У нас в Полоцке датчан нет, — нахмурился Всеслав. — И никто не приезжал с минувшего лета.

Северянин побледнел. Медленно поднялся, опираясь обеими руками о столешницу. Длинные закрученные усы его дрогнули, когда он покривил губы, как от зубной боли.

— Не приезжал? Как?..

— Как его звать? — спросил князь вместо ответа.

— Стемир. Дома Стёмкой звали…

— Стемир, Стёмка… — Всеслав задумчиво потёр переносицу, словно напряжённо вспоминая человека с таким именем, и в конце концов сдался. — Нет, не знаю. Сын, говоришь?

И Айфбьорн, не сдержавшись, рассказал ему всё. Каковы нравы в стольном Киеве, как справедлив и честен воевода, как смелы люди, которые прячутся по норам, как крысы, и боятся в вине своей покаяться. Как он сам, лично, пытаясь спасти младшего сына, отправил его в Полоцк, велел начать новую жизнь, забыв о прошлом и помня только родную семью. Как их самих из града выслали, не поглядев на то, что «виновника» давно и след простыл. А ведь они не землепашцы, он воин, а жена его одна хозяйство не поставит, теперь хоть в работники нанимайся…

Всеслав слушал внимательно, только задумчиво хмурился, глядя в сторону. Он видел датчан на службе у великого князя и раньше, но не предполагал, что кто-то из чужеземцев мог быть его другом. От них никогда не знаешь, чего ждать: свои-то люди всегда известны, а вот что на уме у чужаков, один их Бог знает.

— Найдём твоего сына, — сказал он, когда Айфбьорн умолк. — Оставайся покуда в городе, да и жену свою привози, как обживёшься. Негоже родным порознь. А хочешь быть воином — будешь. Только на кресте мне поклянись…

— Некрещёный я, княже. Хочешь — перед своими богами обет дам. Наш Тор — что ваш Иисус Христос, слово нарушишь — пощады не будет.

— Поглядим, — согласился Всеслав.

Но шло время, а удача, казалось, совсем отвернулась от северян. Айфбьорн остался в дружине, но первой его заботой было исчезновение сына. Он знал, что Стёмка — честный малый и лгать таким образом не станет, потому и боялся за него: в пути могло что угодно случиться, к тому же, парень тогда только-только оправился. Но поиски и ожидание успехом не увенчались: прошла зима, месяц лютый сменился месяцем сакавиком, а Стемир в Полоцке не объявился.

Зато с границ удела, куда были посланы дозоры, шли тревожные вести одна за другой. Десятники докладывали, что в сторону Новгорода и Пскова идут две дружины, впереди всех — княжич Изяслав с братом. Не пошли к Полоцку, видно, не решились, боясь заблудиться в лесах и болотах, но кружной путь на север занял бы ещё две седмицы. Когда