Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Быстрым сноровистым шагом удалились искатели воли.
Вскоре навстречу Авдею вывалила гурьба горластых мужиков. Эти изъяснялись намёками, скалились недобро и задирались.
На вопрос Авдея, кто они, отвечали, портняжат, мол, по большим дорогам дубовой иглой…
Любят проезжих гостей, из-под моста встречают…
И топорик у него из-за пояса хвать да под микитки. Телегу развернули, уселись, сколько влезло, и заохаживали коня с воплями и свистом.
На счастье Авдея, недолго повозка скакала по кореньям. С жерновами грузу на ней оказалось чуть не сто пудов. Ось не выдержала. Переломилась. Оглобли вырвало из гужей, и конь в испуге убежал в лес. Пожива ушкуйников была невелика – топор. А пригляделись бы, ушлые, так могли бы взять ещё и зубилья, воткнулые Авдеем в ось вместо чек. Тоже денег стоили.
Жернова на себе на продажу не потащишь.
А сколько ни пытались словить коня, не дался вороной.
Шумной ватагой убрели в сторону Каргополя…
Зубилом Авдей вырубил новую ось, запряг и двинулся дальше.
Опять нагнали – пищальники в красных кафтанах. Войско. Перекинулись словцом с Авдеем. Оказалось, за Камень идут, казаковать в кучумовских пределах, а сперва на Соли Вычегодские, за справой и жалованьем к боярину Строганову.
Авдея не тронули. Свой. А попадётся там, за Камнем, чужой – разделаются с ним кроваво.
Вечером вынесла дорога навстречу Авдея «посоху» – новобранцев в царёво войско для войны с Литвой.
Рвань шагала и нищета в надежде на казённый кошт.
Окликнул Авдея из толпы сулгарский мужик Павел Князев:
– Никак земляк?
И на ходу сообщил, что отец с братом живы-здоровы.
Тит женился на Маньке Шестаковой.
Плотину для новой мельницы забирают.
32
Избы срубить – не много ума надо. Тысяча лет избяному строительству. Самый криворукий за лето осилит и перезимует в тепле.
Овин, баня, амбар – из той же науки.
Даже для возведения храма Божьего шестигранного, шатрового – во всякой волости найдутся мастера.
Но мельница… Это по меркам плотницкого изыска тех времён – тот же самолёт наших дней в сравнении с паровозом…
Вы думаете в мельнице главное – колесо и жернов? Главное в мельнице – запруда. Плечо супротив давления водных сил.
Спина. Ноги в упоре.
Начал Василий, получивший после убийства Лизаветы кличку Васька-Сеча, с того, что устремился приблизить противоположный берег, сузить русло до трёх саженей. Этого достаточно для переброски брёвен с берега на берег, вбивания свай с настила, опускания щитов супротив речного вольного стремени.
Река словно боялась не успеть. Чем становилось уже, тем стремительнее проносились свинченные струи Пуи, взахлёб, с утробным клёкотом выворачивались со дна.
Под этот гневный говор вод правый, дальний берег набивали камнями вперемешку с дёрном.
Так и сновали телеги – от переката, полные галечником, и от лесной опушки, – гружённые шкурой земной.
Дернину резали по закраинам и между деревьев, чтобы не лишаться угодий, посевных и сенокосных.
Не без урону для урожая возводилась плотина. Но и не в прорву ведь ссыпались камни и связывались дёрном (чистый песок и глина вымывались бы, запруду проточило бы и разрушило).
Нет. Убудет на земле сенокоса и пашни, но чистым зерном прибудет.
(Фунт муки с пуда помола пойдёт в хозяйский засек. А там и раны земли затянет живительной коростой…)
Народу немало колготилось вокруг плотины. И всё – закупы.
Выгодна была «помочь».
Три года будут бесплатно молоть зерно те, кто сейчас возводил предприятие.
До того душевной была затея, что взялись мужики по собственному почину ещё и избушку из брёвен сложить на берегу – от дождя прятаться, ночевать, бражничать, в «зернь» играть…
До осенней распутицы, по малой воде забрали плотину. Подняли воду до жёлоба. Оставалось шандору приподнять долгим рычагом и запрячь Пую в работу – лить воду на лопатки мельничного колеса.
33
Немало мужиков и баб пришли из Сулгара поглядеть на «движимо» в Синцовской. Стружка, щепа хрустели под ногами. Мальчишки стайкой расселись у рукотворного омута. Кто-то закинул волосяную удочку-заглотницу. Удалые перебегали по плотине с берега на берег. Их окликали, пугали русалкой – гляди, за ногу схватит!
Отец Мирон прикрикнул – угомонились.
Звякнуло кадило на цепочке. Сверкнул на солнце медный крест. Дьякон возопил:
– Святый верховный апостоле Павле. Тя молю и к тебе вопию: исторгни мя творити волю Божию…
По одну сторону плотины в водопаде клубилась грязная пена, будто дождевые облака в небе. На входе громоздилась вода непроглядной чёрной глубины.
Шишига с Водяным тужились свалить преграду с одной стороны, а с другой, низовой, – бесенята им помогали, распархивали донный песок для проточины.
В толпе какая-то родительница шептала на ухо своей горбатой девочке:
– Вон они, черти, хвостами-то плещут. А на столбе гляди – это караконжа костлявая. А ласка, кошка-то водяная, – на охлупне…
Отец Мирон махнул кадилом в сторону язычницы, припугнул. Воскликнул пронзительно:
– Вся бо можеши данною ти властию от Христа Бога. Аминь!
Толпа отозвалась повтором, и множество рук вскинулось в крестном знамении.
Отец Мирон стрельнул острым глазом в сторону Авдея – нет, не сподобился упрямец согласный крест на лоб наложить.
Ещё громче возопил тогда поп:
– Ему же подобает всякая слава, честь и поклонение. Аминь!
И опять, теперь уже угрозливо, отец Мирон сверкнул глазом в сторону Авдея.
Не проняло парня.
Крик отчаяния раздался:
– Со безначальным Отцем нашим, со Пресвятым Его Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь!
Полоснул ненавидящий взгляд священника по над толпой, словно голову Авдею желая отсечь.
А парень не только ухмыльнулся, но и в голос ответил:
– Бог только путь человеку указует, разум вкладывает. А спасение наше – не его забота, а каждого на земле. Разум духовный – се истина. Словеса книжников – суть ложь. Твой Бог мёртвых, мой Бог – живых…
Воздев к небесам руки с кадилом и крестом, кинулся дьякон на Авдея.
– Еретик! Прокляну! Нехристь угорская! Синцово отродье! Синец бо дьявол сиречь. Проклятье на тебе родовое! Фамильное!
И долго ещё ярился служивый в расступившейся толпе, в кругу изумлённой паствы. Кипятился. Горел. Так что казалось, дымок-то шёл от него самого, а не от кадила.
Хозяйственный Тит встрял вежливо:
– Как же теперь, отец Мирон? Можно воду пускать?
С досадой благословил духовидец начинание – веничком плеснул, святой водой окропил воду природную.
Колесо на сальной смазке тронулось бесшумно. Чем сильнее раскручивалось, тем больше стуков и скрежетов разносилось из нутра: шестерня об шестерню, ось об упор, порхлица об паз бегунца…
– Трах-тара-рах, – стоит дом на водах, – кричали в толпе.
Без зерновой подсыпки, насухо жёрнов раскрутился визгливо – хоть уши затыкай.
– Бешеная собака
