Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Вой понизился до урчания – это зерно пошло в притир.
Пока ждали выноса первой горсти муки, одна баба выплеснула в жёлоб воду из туеса (мать-старуха обмыта была той водой, и теперь должно родимой полегчать).
Другая родительница со своей девочки-уродки сдёрнула поясок и его туда же – в жёлоб да под мельничное колесо – сухотку оттянуть…
В сиянии рыжей бороды Тит торжественно вышел из амбара с пригоршней муки, дунул в горсть, забелил лица сулгарцев съедобным вихрем…
Облизывались, смеялись, тыкали пальцами в хари друг друга…
34
Угорянка Илка протиснулась, дёрнула Авдея за рукав епанчи и заворковала:
– Авдей да Авдотья – калина с малиной. Горькое со сладким. Два в одном! Одно сердце не знает, другое страдает…
Авдей повернулся к девке и сдвинул тафью на затылок.
– Не бывать калине малиною!
– Ой, Авдейка. Она, малина, ведь и под крапивой сладка!
Иносказаниями изъяснялись. А глядели друг на друга без околичностей. Будто только что нагие выбежали из реки в ночь на Ивана Купалу. Илка взяла Авдея за руку и приложила ладонь к своему животу.
– В Авдотьин день чёрная малина – инза – превращается в вино. Лошади говорят человеческим языком!..
– Ну-ну! Ври да не завирайся!
– Ребёночек у нас будет.
– Ага! Вот так вот здесь сразу, да?
– Не шутковать я пришла сюда. Прямой спрос тебе. Элитаз? Эртель?[95] Не лукавь!
– Сроду не лукавил.
– Авдейка, я сейчас тебя укушу!
– Да за что же это?
– Не молчи. Иген-иген? Нем-нем?[96]
Авдей подумал и сказал:
– Живи пока с матерью. Избу слажу, ко мне придёшь с брюхом-то своим.
– Под венец бы надо, Авдей Васильевич.
– Слыхала ты, блаженная, как отец Мирон меня честил-костерил! Пять лет на епитимье мне бытовать, а то и боле. Он меня близко к храму не пустит. Захотела ещё – со сколотышем в утробе. Сам я тоже безбатешник, а ты – блудница. Не видать нам венца.
– Меня бабы поедом съедят!
– У тебя, чай, тоже зубы есть.
Илка хакнула, выдохнув:
– Как сладку ягоду – так бы и ты меня любил!
По уложениям православной синтагмы «за блуд» епитимья накладывалась длительностью до 12 лет. «За ересь» – пожизненная. Особо опасных еретиков церковь передавала на суд светских властей. Таким образом формально церковь как бы не имела отношения к кострам инквизиции.
Творила её руками государства. Незаконнорождённых (по уставу Православия) презирали. Считали их не людьми, а неким явлением природы, нечаянно обнаруженными зверятами. Незаконнорождённых называли: боровик, капустник, крапивник, луговой, подзаборник, находка, богдан («Богом данный»).
Женщины, родившие вне брака, становились в православных деревнях изгоями. Даже если дело доходило до усыновления «незаконнорождённого», то на его душу не выделяли земельный надел.
35
Совсем недавно в колеях деревни Синцовской култыхались на разбытых колёсах лишь телеги несчастного Васьки-Сечи да Тита, но стоило вдвое мощнее, нежели в прошлом, завизжать жерновам над Пуей, как зачастили и дальние – ровдинские, верхосуландские, долматовские. И конные с зерном, и пешие – праздные шатуны.
Не одна мукомольная нужда гнала их в Синцовскую. Гул колеса верхнебойки, шум водопада, возникшего на Пуе, словно бы от разлома земли, как бы неожиданно, манили сильнее, чем карусели на ярмарке в Важском городке.
Ось мельничного колеса стала осью жизни целой округи.
Двое с Паденьги решили даже осесть в Синцовской. Закладывали избы со словами, мол, от худа пяться, а к добру мостись.
Радовала, обнадёживала новая двухпоставная мельница. И ночью проснёшься – барабанит, родимая. А прискучит домашнее бытование, досадят бабьи укоры, опять же есть где укрыться – гостевая избушку у плотины всегда была полна мужиков.
Теснились вокруг стола, играли в «зернь»: по очереди двое кидали кости – подлодыжки бараньи, козьи, телячьи. Семь раз по четыре. Слышались восклицания:
– Три быка. Два рака. Остатки – горь.
Авдей на царе записывал.
Дробно рассыпались по доскам кости после броска.
– Масло, масло. Полбыка!
Писало Авдея выводило на тёмном воске цифры и буквы.
И снова рокотали кости по столешнице.
За четыре быка полагалась копейка серебром.
Нет денег – ставь за копейку три гарнца муки.
В Наказе Важскому воеводе в 1585 году говорилось: «И шатости, и воровства, и зерни промысленников проведывать накрепко, имати и предавать суду по царёву уставу и губной грамоте».
Подробности игры в зернь можно было выведать ещё в прошлом веке у стариков глухих северных деревень Кипшеньга, Перекес, Хорса, Вокса, как это сделали исследователи И. Морозов и И. Слепцова («Святки и Масленица»).
Для игры использовались подкопытные косточки животных, имевшие плоские грани.
Одна сторона представляла собой как бы два рога – бык. Если косточка вставала вниз быком, а гладкой стороной вверх, это называлось «масло». Одно масло расценивалось как два быка. Когда кость ложилась раком – рогами вбок, игрок получал полбыка.
Четвёртая сторона называлась «горь» и оценивалась в ноль.
У кого в конце «сэта» насчитывалось больше быков, тот забирал все кости или эквивалент в муке, деньгах, прочих ценностях того времени.
36
Тит управлял на мельнице всеми винтами и рычагами.
Только ломовая работа – вздымать на засып мешки с зерном – доверялась теперь родителю.
Совсем блаженным стал Василий после убийства ненавистной жены и гибели любезной Матрёны.
Вдруг расплывётся в детской улыбке, умилится какому-то видению, воспоминанию – и ни тычки, ни колотушки на него тогда не действуют.
А увидит мешок – и будто сразу прозреет. Схватит в охапку и одним махом по лестнице под крышу амбара.
И потом опять день деньской сидит на корточках в избушке на той половине, где Тит ночует и останавливаются знатные помельщики – староста Шумилка, подьячий Шестак и, конечно, гроза всех суландских грешников – отец Мирон.
Свободный народ: помельщики из других приходов, не подпадающие под власть свирепого здешнего попа; оба пришлых рисковых мужика-новосёла, ещё не успевшие набраться страхов перед его посулами адовой расправы; молодежь, парни – гонимые Христовым пастырем заводилы Масленицы, – кучковались на половине Авдея, где он управлялся с громоздким безменом, вёл расчёты и записи. Кидал кости. Играл на федуле и пел песни отнюдь не голубиные.
Здесь же вертелся Филька Полоротый, наушник и доносчик ярого сулгарского священника.
Его гоняли, тузили, давали затрещины, грозили основательным битьём, но мужичонка не отступал.
Одна была от него польза – как вестника надвигающейся грозы.
Филька пришёл, значит, скоро жди попа, прячь кости, держи язык за зубами, говори, да оглядывайся.
37
Страх – дрожжи негодования.
Сначала утробно
