Благовест - Алиса Клима
– Это – само собой, – кивнул Ларионов. – Я ее теперь без присмотра ни на минуту не оставлю. Уже принял решение… Зря тянул.
Женщины переглянулись.
– Вы вот что – идите спать. Инессе Павловне постелите в гостевой. Ты, Валентина, – на печь, а Федосья – с Инессой Павловной. Вдруг ночью придется выйти на зону. Лучше, чтобы все были под рукой.
– А вы-то в спальне изволите почивать али как? – без смущения и неодобрительно спросила Федосья, зная уже ответ.
Инесса Павловна смутилась.
– Пойду в кабинет. И нечего совать нос куда не просят!
– Ежели бы меня кто слушал в этом доме, так всего этого и не стряслось, – пробурчала Федосья. – И ничего, что Инесса Павловна все слышит. Она давно уже – свой человек. Все беды ваши оттого, что на поводу у бабы идете. Мужик должен идти наперекор бабьей воле. На-пе-ре-кор!
Ларионов ушел в кабинет, не ответив. Знала бы она, сколько раз он мучился от искушения пойти наперекор. Но Вера была и оставалась для него не только предметом мужского вожделения. Они стали подлинно близки. Ее он считал самым верным другом и соратником; объектом заботы и нежности; миррой для истерзанной души…
Как мог он просто повалить ее на кушетку и понудить к соитию? Ее отвращение стало бы для него самым страшным исходом из всех обозримых. В этом теперь виделась ему не только гнусность мужского самоуправства, но цинизм и пошлость, несовместимые с истинными доверием и нежностью.
Он лег на диван в форме и сапогах и долго думал. А потом принял окончательное решение: нечего тянуть дальше. Но даже притом, что Ларионов был уверен, что это решение обернется лучшим (прежде всего для Веры), он все же не мог не думать о том, что она спит там, в его постели, в его рубахе, на расстоянии десяти шагов…
В вечер пожара он назначил Фролова исполняющим обязанности заместителя начлага. Поиски оперативно-разыскной бригады с собаками ничего не принесли, как Ларионов и предполагал. Той же ночью он составил рапорт, который Касымов под утро повез в Новосибирск. Ларионов знал, что рапорт дойдет до Москвы мгновенно. Пока там отреагируют и организуют комиссию, пройдет время. В запасе оставалось порядка суток.
В рапорте он подробно изложил обстоятельства, при которых Грязлов покинул лагпункт. В общих словах сообщил о ранении сержанта Паздеева и заключенной Сердючко. Также доложил, что в тайнике, обнаруженном в конюшне, находились ГСМ, которые бывший лейтенант Грязлов прятал под полом денника, и оружие с серийными номерами, которые, вероятнее всего, совпадут с указанными в деле осужденного сержанта Брюквина.
Брюквин по тому делу получил двадцать лет строгого режима. Ларионов частично уповал, что данная информация может помочь парню, если тот еще жив, освободиться хотя бы по УДО. Он не включил в рапорт Веру – у него были на нее другие планы.
Ларионов вызвал криминалиста (которого, разумеется, не было в администрации лагпункта, но каковой имелся в бараке в качестве заключенного) и поручил ему и Фролову провести следственные действия по снятию отпечатков с поверхностей, к которым мог притрагиваться Грязлов, включая оружие в ящике. Был еще нож в бочине Паздеева, но его мог привезти только Кузьмич, и, скорее всего, на нем стерлись следы, как произошло и с тесаком, пронзившим Клавку: Вера извлекла нож и оставила на нем свои пальцы. И найдется ли он теперь в пепелище завала?
Криминалист для большей ясности картины предложил прокатать пальцы всех сотрудников. Странным образом фантазия Веры и Клавки воплощалась в действительности, но не руками выдуманной комиссии, а самих жителей зоны. Прокатать пальцы сотрудников не составляло труда. Сложнее было найти хорошие отпечатки Грязлова. Работы предстояло немало: криминалист собирался использовать сажу и самодельную клейкую ленту для снятия оттиска с поверхностей.
Комнату Грязлова опечатали сразу после его бегства до начала работы криминалиста при свете дня. У входа поставили конвоира. Кроме того, ночью была запущена инвентаризация склада оружия и боеприпасов. Грязлов имел доступ к арсеналу, который сам Ларионов ему и обеспечил.
Фролов отрапортовал, что не хватает двух винтовок, которые не значились среди прочего оружия в ящике с конюшни. Одна из них принадлежала сержанту Паздееву – с ней сбежал Грязлов. Но где была вторая? Еще одна загадка.
Револьвер Грязлова остался в сгоревшей риге. Другого оружия, кроме холодного, при нем не было. Либо существовал другой тайник. В бараках прошли обыски, переворачивали всю зону – каждый ее уголок, каждое здание, искали под всяким «кустом и листом».
Тайника не обнаружили. Необходимо было допросить утром Рябову – она наиболее полно владела информацией о Грязлове. Ларионов телеграфировал в центр данные Рябовой для дополнительной проверки.
Но одного он не сказал никому: ни криминалисту, ни женщинам накануне ночью, ни Вере. Признаваться было теперь поздно, так как он понимал, что это может Веру сломать.
В тот вечер, когда он вызвал к себе в кабинет Грязлова и почувствовал, что заместитель лжет о Москве, он упаковал стакан лейтенанта и отвез в Новосибирск для снятия отпечатков и проверки Грязлова в столице. Но результаты проверки прийти не успели – Вера действовала быстрее. Она и так винила себя в произошедшем с друзьями, и раскрой Ларионов правду теперь, Вера бы не смогла простить себе ни того, что пострадали Клавка и Паздеев, ни побега Грязлова.
Ларионов принял решение ждать результатов из Москвы, не посвящая в дело никого, особенно Веру. По-прежнему считал именно себя повинным в случившемся, потому что не рассказал Вере о том, что отвез стакан с отпечатками Грязлова на экспертизу. Ведь мог предотвратить развязку в конюшне.
Он время от времени заглядывал к Вере – она спала в той же позе, в которой он оставил ее ночью.
На рассвете Кузьмич вернулся из Сухого оврага и направился прямиком к хозяину.
– Можно? – Он заглянул в кабинет, устало снимая шапку.
– Входи, Макар Кузьмич! Ну как? – Ларионов внутренне замер в опасении услышать горькие вести.
– Сердючку привели в чувство, жить будет! Паздеев… – Кузьмич плюхнулся на диван.
– Жив?!
– Жив.
Ларионов сел за стол и вдруг стал интенсивно растирать лицо. Кузьмич понял, что хозяин прятал слезы.
– Эх, ваше высокоблагородие, – протянул он, – на земле сыскать справедливости не всяк удачлив. Но на небесах вам зачтутся ваши добрые деяния…
– Как Губина?
– Сидит подле соплячника, – весело сказал Кузьмич. – Выходит.
– Откуда ты так уверен? – Ларионов измученно посмотрел на Кузьмича.
– Так сила любви – она почище любой пилюли выхаживает, – улыбнулся Кузьмич.
Дверь дернулась, и в комнату ворвалась Полька.
– Где он?!
