Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
Ни полушки чужой с собой не прихватил, а на душе у Ипата стало так кисло, что он с досады вслед Климу стрельнул смоляным катышком изо рта.
6
Наутро Ипат отчалил.
Оттолкнулся.
Поплыл.
Тянулись по берегам Пуи кусты, окрашенные илом половодья. Вокруг плота стояла глинистая вода.
Зачерпнёшь горстью – ладони не видать.
Жёлтый ранник простегал кромку крутых берегов.
Прилетевшие ласточки то и дело выпархивали из норок в песчаных кручах. Кормились с выси – к вёдру.
Пока корабль набирал разгон, Ипат привыкал к небывалой езде – не скрипнет, не тряхнёт, и кони неутомимые без кормёжки готовы волочить день и ночь.
Но сколь резвы, столь и норовисты эти кони водяные! Не узришь гуляющего стрежня или на повороте замешкаешь – разберут повозку по косточкам, разметают бочки по речной шири, диким стадом пустят смоляные окомёлки в дар побережным жителям.
Скоро от блаженства на лице Ипата и следа не осталось. По лбу перекатывались волны морщин. Пот заливал глаза.
Под пером кормила смачно плескалась вода.
Кровь гудела в ушах.
Потому не достигал уха Ипата ни хруст веток под копытами коня обычного, скакового в побережных кустах, ни звон удил.
И не бросалась в глаза Ипату мелькавшая в прибрежных кустах красная рубаха догонщика.
Понимая, что теперь весь мир для смолокура собрался в точку, не особо скрытничал и Клим.
В виду реки ломился на коне через лес при полной походной справе.
Пуля ждала своего часа в стволе его пищали за спиной.
Колесцо у ружейного замка было взведено, оставалось подсыпать пороху на полку…
7
И кровным, и кровавым родством были повязаны Клим с Ипатом.[122] Память давнего злодейства дано было нести сноровистому Климу.
Мстительные порывы обнаружились в нём ещё в детстве.
Беспричинными казались увальню Ипату вечные нападки драчуна. Он долго терпел.
Но однажды Климка больно попал в него камнем. Ипат заревел от обиды и стал канючить, пошто это, мол, Климка его лупцует. И ухорез открылся с детской прямотой:
– А пошто твой дедко мою бабку зарубил?
Более сотни лет из уст в уста передавалась весть об этой кровавой расправе как горькое предостережение. В проказливой душе Климки сказка разрослась до злобной веры.
С возрастом открытая вражда к Ипату в нём остыла. Преобразилась. Стала второй натурой. Обратилась на весь свет. И нынче, одушевившись захватом смоляного каравана, к Ипату он мести не таил. Единственно на добычу зарился. Плыви «на смоле» хоть Власей, хоть Алексей, он бы так же выслеживал.
8
Уже к вечеру первого дня гонки конь Клима запарился в чащобах, отстал от плота, беззвучно скользящего по воде.
Изгибистая Пуя время от времени своими коленами касалась прямоезжего пути, а на бродах и вовсе пересекала.
В таких местах и решил Клим поджидать добычу.
Заехал вперёд и залёг в буреломе у впадения в Вагу. Уложил ружьё на сошки. Но в последний миг, когда Ипата проносило саженях в трёх от него, стрелок вдруг отпал от приклада, осенённый догадкой – дать корабельщику уйти как можно дальше, чтобы меньше самому потом пястаться со сплавом. Пускай потужится земляк.
9
Ускользнул Ипат от погибели не ведая того.
Вынесло его на Важскую ширь. Река мелела стремительно, и казалось, будто плот скатывается под горку. Перед поворотами приходилось теперь Ипату выкидывать якорь для торможения, иначе – навал.
Якорная вервь в одной руке, шест в другой, а между ног рукоять греби – столь широко теперь ухватывал он стихию.
Железный коготь пропахивал песчаное дно и вдруг зацепился за корягу. Корма просела. Бурун покатился по плоту.
Выломило из палубы привязной кол.
Освобождённый плот подбросило и понесло.
Обломок остался на воде вехой.
Ипат причалил в затишке, скинул рубаху, порты.
Добрёл до зацепа. Переборами по верёвке пошёл ко дну. Открыл глаза и увидел себя будто в мучнистой лаве.
Какое-то световое пятно мерцало перед лицом, словно кто-то любопытный разглядывал его.
И было щекотно то ли от холода, то ли от сора в потоке.
На третьем нырке ему удалось вывернуть из-под топляка крюкастую железяку…[123]
10
Ночью в берестяной палатке и постелью, и одеялом стал для Ипата кожух, до сих пор висевший на шесте как флаг.
Уснул он под вплески пружинящих веток и плюханье шматков береговой глины. И приснилось ему, будто плот опять норовит вздыбиться. Водяной вал накатывает через кромку. Нет! Это баба выворачивается из глубины. Встаёт на ноги – а платье сухое.
Баба влезает в шалаш и шепчет Ипату:
– Ты сегодня ко мне в гости приходил. Теперь меня принимай.
И янтарные бусы перебирает вместо чёток.
– Хочу стать человеком, – говорит. – Возьми меня замуж.
И бусину кладёт Ипату в рот, будто ягодку.
Он давится, просыпается от удушья. Кашляет до слёз.
Выплёвывает комара.
Вылезает из укрытия…
Вставшее солнце зеленеет в молодой листве кустарника.
От воды веет льдом…
11
Череда залитых полой водой диких безлюдных берегов прервалась строениями Важского городка.
Обжитое место притягивало всякого плывущего. Ипат тоже своё «судно» утолкал в старицу, вдобавок к причаленным купеческим карбасам.
Якорную вервь закрепил под настилом потаённо. Можно подумать, будто смоляная плавь держится одним приколом.
По рукотворному оврагу – взъезду – поднялся с причала на торговую площадь города.
День был будничный. Площадь пустовала. Разжиться продуктами можно только у кого-нибудь в домашнем обиходе.
Пришлось пробираться Ипату в глубь городка по грязной угловатой улочке, где заборы пониже и щепа на крышах.
У колодца разговорился он с бойкой девкой. Она даже вёдра бросила, узнав, что он плывёт в низовье. Две полётные души сошлись. Девка со дня на день лесных плотогонов поджидала, но коли первым явился живичный, то она ему в рукав вцепилась. Невтерпёж было на Смольный буян к канатчику, шпагатницей.
Ипат напустил государственной важности, чтобы понарошку смутить торопыгу.
– А грамотку проезжую имеешь?
Она ударила его кулачком в грудь (выше и не достать).
– Ум-то есть? С проезжей я бы давно пешком ушла.
– А ежели в Архангельске прищучат?
Опять получил Ипат дружеский толчок от невелички.
– А то не знаешь? Дадут горячих да и отпустят. Не смертна казнь. Собаки полакают – реке не убыток.
– Я тоже наудалую, – сказал Ипат. – За паспорт ещё им плати. В случае чего вместе под батоги пойдём.
Он отходчиво улыбнулся, развернул тряпочку и в ней на ладони поднёс девке катышики живицы, обваляные в муке, чтобы не
