Красный закат в конце июня - Александр Павлович Лысков
– Да вот же он, живёхонек! – воскликнул дед и в утешение выставил перед Потаткой спрятанного под столом самого геройского из семейства Солёны[144] Картовны.
21
Солнечное зачатье случалось в конце декабря. А рождество – в одну из ночей конца июня.
Всё хуже спалось Груне. И наступал такой час, когда, пробудившись, чувствовала она, будто какая-то сила гонит к окну, заставляет распахнуть настежь…
В расщелине далёкого ельника за рекой сияла белая капля космического литья, быстро поднималась будто лебёдкой на невидимой нитке – зримо, заметно.
Только Груня проморгалась, протёрла глаза, Оно уже высоко над лесом. И зайчик пойман. Теперь весь этот день – нарождения Солнца – будет мерцать в глазу.
Чем сильнее сжимаешь веки, тем глубже, куда-то к затылку уплывает мучительно яркая горошина.
Ладонью прикроешь глаза – солнечный зайчик перескочит на ладонь и опять станет дразнить, уворачиваться.
Какой тут сон!
«Что просится, то и деется», – в случае неурочной побудки говаривала матушка Маруся.
«Лиса и во сне кур считает», – добавлял батюшка.
И Груня сделала первый решительный шаг в долгом пути по очередному дню – развела огонь в кормилице.
Под звон железной заслонки сползла с печи матушка. С подойником убралась к скотине.
Отец слез с полатей, испил воду из ковша.
Немного погодя донёсся с повети мерный колокольный трезвон молотка по наковаленке – отбивал косу батюшка.
За перегородкой тоже, как пробудившееся животное, замычал парализованный брат Давыд. Звал на помощь. И Груня с матерью перестелили под ним лежанку, накормили творогом с ложки.
Вывели корову под пастуший рожок и обе напутственно перекрестили.
На реке туман клочьями разносило, а в окне стёкла запотевали.
Тут и на стол собирать.
22
ДЕТСТВО ПОТАПА
– Вставай с постели – горячие поспели!
Дед Ипат просунул клюку под кисейный шатёрик (от комаров) и крючком подёргал спящего Потатку.
Клюка будто при поклёвке была цепко схвачена. По обычаю дед с внуком поиграли в перетягивание, и вскоре розовый мальчик десяти лет со светлыми ресницами и рыжими кудрями сидел за столом у открытого окна и в очередь со взрослыми загребал с общей сковороды жареную в сметане картошку вприкуску с солёными рыжиками, которые он накалывал в блюде острой палочкой.
За окном в молодой черёмухе, ровеснице Потатки, золотилось солнце. В другой облачный день окно бы не открыли из-за гнуса. А в такое утро на припёке мелкую нечисть быстро сморило.
Оводам же, наоборот, подавай зной и сияние, избяной мрак их ослеплял, останавливал. Влетать опасались, хотя и чуяли человечину, самую сладкую, детскую, близко сидящую, сразу за подоконником…
Ветерок ерошил волосы Потатки, солнышко поджигало рыжину на его голове, искрило.
Получалось, будто одно солнышко гнездилось в черёмухе, а в избе – другое.
Место за столом у Потатки было поучительное. Здесь, у окна, будто у поднятой плотины мельницы, воедино сливался семейный мир со всем остальным.
Бытийная река обретала целостность. Рыбины деревенских слухов, приветов, вестей сновали туда-сюда мимо ушей Потатки, и ему многое на ум западало.
Всякий путник, проходя по сулгарской дороге, приворачивал к колодцу Ипата Синцова под черёмухой и пил, славя воду необычайного вкуса. Потом непременно подходил к окну для разговоров разной длительности.
Или баба-соседка, запыхавшись, за угольками прибежит. Да зацепится языком с хозяйкой, так что охолодеет в её жаровенке, и опять ей, разговорчивой, разжогу через окно насыпай.
Нынче ещё и рендарь Павел Васильевич, вставший к смолокуренным печам на замену недвижному Давыду, подкатил на телеге с медным котлом. Захватил локтями подоконник и заговорил с хозяином о прожёге какой-то боковины, о заплате и заклёпе.
Повторялось удивительное слово «латунь»…
И комариным вечером окно ненадолго распахнётся.
– Малька пришла!
Потатка корове хлебную корку протянет. Она схлопнет подачку мохнатыми губами, из ноздрей её жарко пыхнет на руку…
После завтрака Потатка подпоясал белую рубаху витым шнурком, так затянул на узеньком тельце, что стал похож на гриб красноголовик, и в коротких порточках, босой, неслышно зашёл за перегородку, где лежал «ударенный» дядя Давыд.
Одна рука теперь у дяди действовала. Но речь не возвращалась. Он плакал и гладил Потатку по голове.
Потатка морщился, делал зверское лицо, чтобы не разреветься.
Только шёпотом или полусловом обмолвливались старшие о буйстве дяди до болезни. Неблаговидные помыслы противника рождения Потатки скрывали от ребёнка. Но когда прорывалось в разговоре, то Потатка с особым усердием играл с Картофельным парнем или тряс берестяным шаркунком, а сам ни слова старался не пропустить.
В конце концов эти тайные сведения так для себя обобщил: дядя убить его хотел и за то был наказан «лежачей».
Потатка никому не желал столь суровой кары и считал себя виноватым перед дядей.
Каждое утро после завтрака покаянно заходил к нему за доски.
Сначала Давыд только одним вытаращенным глазом его приветствовал. Слеза переливалась через край и стекала в бороду возле уха.
Потом, к радости печальниц, стал он при виде Потатки пальцами шевелить. А теперь и рукой дотягивался до медноволосой головки племянника…
Бессловесную беседу малого со старым прервали голоса дружков за окном. Дети кликали Потатку на улицу.
Груня напутствовала:
– Не заиграйся там. Спадёт роса – живо на пожню. Стоговать нынче.
Только что был Потатка между взрослыми последним по силе и росту, а пробежал через сени и на крыльцо выскочил уже первым среди ровни.
Преданно глядели на Потатку снизу мордастенький бука Филипп, хромоногий Егорушка и малыш Тит по возрасту беспорточный, в одной рубашке до колен.
Дети ринулись за вожатым – на мельницу, как он объявил.
Вперёд забегал колченогий Егорушка. Торопился поведать о проказах домового.
– Совсем взбесился. Весь год радел, а нынче своих не узнаёт. Кур в лес загнал. Лошадей – под ясли. Корчагу с квасом опрокинул. Это потому, что старая шкура с него слазит, больно ему.
Увалень Филипп угрюмо внимал, а удалой кроха Тит звонко выпалил:
– Нет, это он жениться на ведьме хочет, а та отказывает.
Все трое в подражание Потатке стали загребать ногами песок на дороге, поднимать пыль.
Ждали резонов от заводилы, и Потатка не преминул подытожить:
– Сегодня страстной Козьма. Последняя бесовская ночь у домового. На заре петух запоёт – нечистый до следующего лета угомонится. Главное, чтобы не защекотал. Спать будешь, так ноги укрой…
Первый увидел большую птицу над деревней «полоротый» Филя.
Дети остановились и запрокинув головы, стали решать, коршун это или ястреб.
По тому, как недвижно завис он в жарком небе, сошлись на коршуне. Ибо ястреб более сноровист и ходок.
Мельница встретила их
